Это первая история из ногайской экспедиции.
14 дней, 45 интервью, 2000 фотографий – чтобы понять, как живет малый народ в составе большой России. Ассимиляция и сохранение языка, раздробленность по 5 субъектам и стремление быть единым народом, навсегда ушедшее прошлое и современная культура, экономическая миграция и невероятная тяга к родной степи – все это в цикле "Непридуманные ногайские истории".
У бабушки Раисы́ мы оказались случайно – нам посоветовали ее как старейшину в селе Растопуловка Астраханской области. Ей 80 лет, недавно отметила юбилей, но, несмотря на преклонный возраст, она очень шустро передвигается по дому. Сбегала (буквально сбегала, а не сходила) на второй этаж и принесла сделанные своими руками коврики для сидения (цветные, сшитые из тканей, размером примерно 100х40 см), разложила их в гостиной, на них мы все и сидели. - «У нас традиция, если к нам приходит любой гость от мала до велика, мы принимаем от души и стелем такие коврики». И только одними этими ковриками в доме Раисы создается ногайская атмосфера. Потому что заходишь в дом и понимаешь, что ты не в обычном доме, а в колоритном, национальном и к тому же очень уютном. Раиса́ одета в яркое платье в цветочек с желтыми, зелеными и красными тонами. Серьги у нее тоже необычные, не то что бы ногайские, скорее мусульманские: большие, круглые, в форме месяца. На голове красный платок, на шее – бусы, тоже красные. То есть в ее внешнем виде тоже чувствуется национальный колорит. В свободное время она шьет: помимо ковриков, также скатерти, наволочки; хотя все это можно купить – аналогичные вещи привозятся из Казахстана. «Раньше таких вещей не было. Мы днем в колхозе работали, вечером зажигали лампу керосиновую и сидели, шили: покрывала, накидки на комод, на трельяж – все разное. У меня всё было. Но я их раздала, зачем мне? Завтра мне умирать». Плохо только, что она молодежь шитью не обучает – пропадет ведь все вслед за бабушкой…
В отличие от многих наших бабушек, Раиса живет не одна. - «У меня есть сноха, сын, внук, внучка». У ногайцев принято, что младший сын остается жить с родителями. У меня в семье четыре сестры, четыре брата, я последняя, девятая. И моя мама с отцом жили с моим младшим братом, которому достался родительский дом. У нас традиция такая». Родилась и провела детство Раиса в соседнем районе, отучилась там семь классов, а по-том переехала в колхоз-миллионер «Ленинский путь», там «замуж вышла, работала, жила, расцвела, детей родила, всех вырастила. Пятеро их у меня, у каждого своя семья, из гнезда все улетели, вот осталась я с сыном».
Работу в колхозе Раиса вспоминает восторженно, говорит, что это ее призвание. Впрочем, в колхоз она пошла не по доброй воле, а по нужде. Хотела и дальше учиться, получить какую-то профессию, но не смогла – «жизнь такая трудная была, копейки лишней не было». Начала со знаменитого «бери больше – кидай дальше», но потом понравилось. - «Мы же кормилицами были и после войны помогали в восстановлении страны. Брали в руки вилы, топоры, лопаты и так наравне со взрослыми работали». И потом, когда взрослыми стали, тоже много работали. «Бывало, ночью ни грамма не спали: от зари до зари в колхозе, ночью до двух часов стирка, приготовить надо, утром детей всех надо разбудить, накормить, причесать, бантиков навязать, отправить в школу и успеть в колхоз. Так и жили, всё терпели. Но ничего, обижаться не надо: страна расцвела, нужда исчезла, голод пропал». Но нет у Раисы ни капли обиды ни на голодное детство, ни на тяжелую юность. Наоборот, в ней столько оптимизма, что им просто заряжаешься. У Раисы четкая ногайская идентичность: «мы не русские, не татары, не казахи, мы национальные ногайцы. У нас свои обычаи, у нас и свадьба по-своему идет, и молитва по-своему, и похороны по-своему идут». - «Была война, разруха, нашу землю завоевали, нас уводили в плен, убивали, грабили. Оставшиеся в живых бежали, куда могли: одни туда поехали, другие сюда. Мы малый народ, нас везде понемногу. Но мы нацию гордо несем: мы ногайцы!»
Вот откуда это берется? Учитывая такую трагичную историю этого народа, учитывая то, что ногайцев в Астраханской области ничтожно мало, учитывая нелегкую жизнь самой Раисы, проведенную в работе и бесконечных заботах о семье, когда и подумать-то нет времени… Неужели все эти трудности скрепляют ногайцев? В ситуации, когда другие на-роды уже бы сдались и ассимилировались, у ногайцев все равно остается какой-то внутренний стержень. «Своя нация – это своя нация, ее не перепутать и не заменить ничем другим».
Раиса говорит по-русски с небольшим акцентом и ошибками, но это вовсе не от малограмотности. Во-первых, родной язык для Раисы – ногайский. Во-вторых, она, как и все другие дети ее села, ходила в татарскую (!) школу.
В Астраханской области проживает три тюркских народа: казахи, татары и ногайцы – именно в таком порядке по численности населения, который не поменялся с начала 20 века. После возникновения СССР власти стали создавать национально-территориальные образования (автономные республики, автономные области и национальные округа) там, где было компактное проживание какого-либо народа. Если же компактного проживания не было, а были просто отдельные села с нетитульным населением, то начальное образование производилось не на русском, а на местном языке. Все бы ничего, но, ввиду малочисленности ногайцев, родства ногайского и татарского языков и численного превосходства татар, ногайцы Астраханской области были записаны татарами.
Таким образом, Раиса, как и все ногайцы области, стала считаться татаркой и училась в татарской школе на татарском языке. «До седьмого класса мы русский не знали вообще, только в седьмом перешли на русский. Поэтому интонации, ударения, окончания у меня не получаются, наверно».
В конце 80-х произошло ногайское возрождение в Астраханской области, когда ногайцы осознали себя именно ногайцами, а не татарами. Но все же переписывание наций привело к необратимым последствиям для Раисы. Дело в том, что она пишет стихи – немножко так, для себя. Вряд ли эти стихи будут опубликованы, скорее всего, они уйдут вместе с ней. Но от этого трагедия, кажущаяся не такой значительной для постороннего человека, не теряет значимость для самой Раисы. - «Мы ногайцы, а учились по-татарски, и литературу учили по-татарски. Поэтому когда пишу стихи, я выражаю мысль на ногайском, но записываю на татарском». - И так, сама того не желая, Раиса создает татарские стихи…
Сейчас в Астраханской области ногайские дети в селах говорят друг с другом на русском языке, несмотря на то, что многие родители между собой общаются на ногайском. Это результат как государственной политики (ногайский язык в области преподается только как факультатив), так и влияния Интернета (сайты и приложения на русском, мультфильмы тоже на русском) и самой семьи (в некоторых семьях родители считают, что ногайский язык уже не нужен). Поэтому, даже если в семье говорят на ногайском языке, ребенок начинает говорить с родителями на русском.
Раиса философски рассуждает на эту тему. «В течение долгого периода родной язык не преподавался, мы как бы были оторваны от своего мира. Все учили русский язык, и сейчас на русском говорят и в школе, и в семье [поколение детей Раисы в отличие от нее самой училось в русских школах, а не в татарских]. И так как наш язык долго не преподавался, то моим внуку и внучке на русском общаться легче». Но бабушка не отчаивается. Она уверена, что молодежь с родным языком все равно справится, так как ногайцы придерживаются своих традиций. Раиса как раз готовилась к чьей-то свадьбе и рассказала, что такое свадьба по-ногайски. Интересных особенностей много. Во-первых, размах – в среднем приходит 300 человек. Если посчитать всех родственников, друзей и соседей, то ничего удивительного в этой цифре нет. Это делается не от богатства – просто так принято, поэтому на свадьбу собирают всей большой семьей. Многие жалуются, что это дорого, накладно, но куда денешься, если так делали веками. Во-вторых, на свадьбу принято дарить много подарков. Раиса показала подарки, которые будет дарить их семья: это несколько больших корзин со всевозможными угощениями, алкоголем, бытовыми предметами, бельем, шитьем. В-третьих, на свадьбу зовут тамаду, и часто молодожены просят, чтобы свадьба велась на ногайском языке, с национальными песнями и танцами. Вспомнила Раиса и свою молодость и рассказала, что раньше быть снохой означало непосильный труд. Сноха ухаживала за всеми в доме и делала всю домашнюю работу. «Пока свёкор и свекровь встают, нужно все почистить, побелить, помыть, приготовить. И вот молча, молча, мы их обслуживали. Работы было полно, с утра встаешь и пашешь, и пашешь, и ты как бы не человек, не считают тебя за человека. Сейчас, наоборот, изменилось: хотят, чтоб молодежь жила». Чтобы понравиться родителям жениха, нужно молчать. Так и проверяли: приходили в гости к родителям невесты и наблюдали за ней. «Если будущая сноха молчит, значит, она вежливая, приятная, достойная. Ошибка у всех из-за лишних слов», – говорит Раиса. Если невеста нравилась родителям жениха, то ее приглашали в их дом, накрывали дастархан (скатерть для трапез, раньше использовался вместо стола) и говорили, что довольны ей. Это означало, что теперь невеста наконец-то может приветствовать, провожать, что-то говорить. Раиса сказала, что не разговаривала и со старшим братом мужа, «потому что язык без костей, вдруг неположенные слова выскочат от меня, и он обидится, скажет, что сноха неуважительно к нему относится. Меня за такие слова бить надо».
Особым элементом ногайской культуры является тамга – символа рода. Тамга похожа на рунический символ, который в жизненном укладе народа имел широкое применение: клеймение скота, обозначение земельных границ, нанесение на орудия труда, утварь, одежду. У каждого ногайского рода своя тамга. Раиса в этом плане – типичная ногайка. «Тамга – это принадлежность к роду. У каждого ногайца она есть. Когда я умру, мне на мою доску тамгу поставят – у каждого на кладбище ее выбивают». Тамгой пользуется не только старшее поколение: молодежь наклеивает символы своих родов на мобильные телефоны, выставляет в социальных сетях. Изображение тамги может быть на магнитике, на украшениях, на стекле автомобиля. Я встречал тамгу во всех регионах проживания ногайцев, в городской и сельской местности. То есть тамга – это традиция всех ногайцев, неотъемлемая черта «ногайского мира».
Когда я спросил Раису, не боится ли она, что через какое-то время из-за быстро меняющегося мира ногайская культура исчезнет, она ответила: «Дети с рождения видят уважение к старшим, как у нас приветливо принимают и провожают гостей, они знают все наши традиции, они растут на этом, поэтому я не считаю, что это прервется». Впрочем, потом она сказала: «Мы не знали, что придет такое время, что будут спрашивать о традициях, об обычаях. Отцы и матери наши все знали ведь. Мы молодые были, цветасто одевались, сегодня танцы, завтра кино. И вот всё прошло. Мы тогда только ценим историю, когда родители уходят, а когда настоящее время, нам и в голову это не приходит. Мы не задаемся вопросом, пригодится ли это завтра. О ногайцах мой отец столько песен знал, столько пословиц, а я молодая была, мне это не нужно было. Тра-ля-ля, и вся жизнь прошла. А теперь спросить-то некого. Сколько уже ушло: родители мои, родственники пожилые. Теперь сидишь, каешься. Эх, какая я… какая дура была».
https://les.media/articles/278002-nepridumannye-nogayskie-istorii
Это случилось в 1926 году. Нет, не ногайское возрождение, а ошибка, которая спустя 60 лет к этому возрождению привела. Самое начало советской власти: в стране взят курс на ликвидацию безграмотности, по всей стране создаются школы, причем провозглашается, что каждый народ должен учиться на своем родном языке. Но так как народов много и какие-то языки достаточно близки друг к другу, то государство решает также объединить малые народы с родственными крупными. А в Астраханской области живут три тюркских народа: два покрупнее по численности населения (казахи и татары) и один поменьше (ногайцы), внутри которого одна из субгрупп – юртовые ногайцы, или юртовые татары – говорит на языке, переходном от ногайского к татарскому. Возможно, именно этот фактор повлиял на то, что ученый Николай Баскаков, которому партия доверила изучить языковую ситуацию, сделал вывод, что ногайцев можно обучать на татарском языке. Страна послушала его и заявила, что никаких ногайцев в регионе нет, а есть только татары.
Объединение двух народов не происходило безропотно: на собраниях ногайцев активно агитировали записаться татарами, порой даже оказывали давление… но некому было остановить этот процесс: ногайская интеллигенция, которая могла что-то доказать и оспорить, была репрессирована советской машиной, а простого сельского жителя мало заботило, что думают и пишут ученые в городе. Да взрослые и не заметили никаких изменений – жертвой, как это часто бывает, стали дети: в сельских школах до 60-х годов они обучались на татарском языке, а с 60-х – уже на русском. По словам астраханского архитектора Абдурахмана Махмудова «учительница в школе утверждала, что мы говорим на неразвитом плоском ногайском языке; тем не менее, мы с рождения знали, что мы ногайцы». Отголоски прошлого заметны до сих пор, даже среди тех, кто считает себя ногайцами: например, некоторые представители старшего поколения поют на татарском языке, потому что в школе учили татарские песни. Страна сказала, что ногайцев нет. Некоторые ногайцы в случившемся обвиняют конкретно Баскакова, другие – вообще советскую власть, третьи никого не обвиняют, а просто считают, что произошло недоразумение. К слову, Баскаков признал свою ошибку: в 90-е годы на одной конференции он, уже старенький дедушка, встал и сказал, что виноват перед астраханскими ногайцами, что это он тогда приезжал и проводил ту политику. Он извинился, успел извиниться. Непонятно только, почему так долго ждал. По данным всесоюзной переписи населения в 1979 году в Астраханской области было 86 ногайцев, а в 1989 году – уже 3958. В этот период и случилось ногайское возрождение, когда ногайцы стали идентифицировать себя именно ногаями, а не татарами.
Роза любезно показала нам свой дом, накормила, сделала ногайский чай, в общем, в очередной раз показала, что такое ногайское гостеприимство. Ей 63 года, она учитель истории и обществознания в школе, в которой работает уже почти 40 лет. В прошлом состояла в КПСС, была парторгом (из тех, что идейные, добросовестные и инициативные). Этот партийный активизм (в хорошем смысле) проявлялся во всем: в пламенной, но слегка сумбурной речи, в убранстве кабинета, в котором царит легкий хаос из многочисленных книг о ногайцах, классической литературы, дисков. Роза восхищалась очень многими людьми, давала многочисленные контакты и говорила, что мы просто обязаны поехать ко всем этим людям; она стала словно нашим проводником по Астраханской области, за что огромное ей спасибо. Мы не татары. Мы не казахи. Вечное ощущение какой-то двойственности.Роза родилась в поселке компактного проживания ногайцев в простой семье, где родители говорили на ногайском языке. Училась в школе на русском, знала русскую классику, советскую литературу, читала татарских поэтов, калмыцких, казахских. Но абсолютно не знала ногайских поэтов.
«Мы то поколение, которое не знало своего литературного языка, не знало своего исторического и культурного наследия. Нас даже на карте не было. Сейчас, в последних картах по истории есть Ногайская Орда, а раньше этого не было, никогда не произносили вслух. Мы же обрусевшие почти. Мы говорим и думаем по-русски. Мы не татары. Мы не казахи. Вечное ощущение какой-то двойственности. Понимаете? Вот это я хочу передать. Тогда чувство национального самосознания в нас, видимо, еще спало, но оно сохранялось». Во время беседы Роза прочитала стихотворение, которое, по ее словам, «как никто передает наш менталитет»:
Среди своих – почти чужая,
Среди чужих, конечно, не своя –
Как дерево, чей шелест в мае,
Увы, непостижим родным корням.
Мой род тем временем всё тает.
Кто вспомнит байгунде и серкеле,
Когда детей от речи отлучают,
А стариков всё меньше на земле?
Из отлучённых я, но помню
Над колыбелью материнский свет –
С печалью изучаю свои корни,
Опомнившись вдруг на излёте лет.
Но сын – балдыр*.
Среди кого – чужой он,
Среди кого – он свой,
Мне не понять,
Когда слиянием душ родных рождён он,
Как высшая на свете благодать.
* - балдыр (ног.) – ребенок от смешанного брака, метис
Это стихотворение другой Розы, Баубековой, ногайки из села Досанг Астраханской области, вышедшей замуж за русского, то есть тоже находящейся на границе двух миров – ногайского и русского. Интересно, ее ребенок сможет по-настоящему впитать в себя две культуры? Или же он вынужден будет либо выбрать одну, либо остаться где-то между… И вдруг он поворачивается ко мне и начинает со мной говорить на ногайском языке. При всех! Как это так?!
В 1979 году, уже после того как Роза получила высшее образование, она пришла в одну из школ Астрахани. «Все ждали какого-то мужчину из Института усовершенствования учителей. С опозданием он приходит. Я думаю, казах, ногаец? И вдруг он поворачивается ко мне и начинает со мной говорить на ногайском языке. При всех! Как это так?! Я никогда в жизни на своем языке не заговорю в русскоязычной среде, потому что это не всегда этично, мне кажется. Но ответила я по-ногайски, не отреклась. Для меня это было революционно». С Розой заговорил Джуманов Равиль Мухамедович, тогда возглавлявший секцию учителей истории Института усовершенствования учителей, энтузиаст, занимавшийся ногайскими проблемами. Впоследствии он станет лидером астраханских ногайцев, возглавит общество ногайской культуры «Бирлик» (единство) и будет его председателем до самой смерти в 2014 году. При Джуманове в Астраханской области стали проводиться литературный конкурс «Джанибековские чтения», Дни ногайской культуры, детский фестиваль «Шешекейлер». В 1983 году Роза поехала в Кисловодск, везла детей в санаторий. В одном из вагонов к ней обратилась на ногайском языке женщина пожилого возраста с просьбой открыть окно. Они разговорились. Роза подумала, что женщина из Астраханской области, а женщина оказалась из Дагестана. «Как из Дагестана?! Я даже не знала, что в Дагестане тоже есть ногайцы. Я была, конечно, сражена, удивлена». Как странно: то, что сейчас можно узнать за пару минут, раньше постигалось только благодаря случайному стечению обстоятельств, и на это уходили годы. Пишу свои выстраданные ощущения и заканчиваю тем, что ногайцев нельзя хоронить при жизни. И так, по крупицам Роза открывала для себя ногайский мир, увлекалась им. И пробуждала в детях «ногайское». «Вы знаете, как к менталитету тогда взывали? Говорили по-ногайски: «Ребята, идите к нам». И потом тихо, на ухо рассказывали. Чтобы не афишировать».
Через несколько лет Розу попросят рассказать о ногайцах – и не где-нибудь, а на партийной конференции. «Я ночь не сплю, пишу свои выстраданные ощущения и заканчиваю тем, что ногайцев нельзя хоронить при жизни». Розе потом сказали, что ее выступление вызвало фурор: оно дало людям нужную информацию, повод для мыслей. Это было как раз накануне переписи 1989 года – той самой, когда в области «вдруг» появились ногайцы. «Это впоследствии мы начали [активную деятельность], а изначально так не было. И потом, во мне еще сидело советское воспитание: я не могла переступить, не получив команды можно или нельзя. Потом я осмелела. Потом я поняла. Потом я повзрослела». Роза стала преподавать ногайскую историю и культуру, участвовала в подготовке «Джанибековских чтений», проводила выставки в краеведческом музее, организовывала разные культурные мероприятия. В общем, организатор с большой буквы. «90-е годы – плодотворные годы. Семинары, конференции, круглые столы – всё на ура. И школы нас поддерживали, и администрация. А как-то я музейную выставку в школу на скорой помощи привезла. Это произвело впечатление. Конечно, некоторые учителя возмущались, что на Пасху день не освобождают, а на какое-то ногайские мероприятие освобождают. Но я не реагировала, я шла вперед. Сколько людей, столько и мнений – всех не переубедишь». Однажды Роза организовала приезд ансамбля, но некоторые его участники бедствовали. «Не все жили одинаково материально, на ногах у некоторых кеды. А все шепчутся: «Кеды! Смотри, как одеты!». Я говорю: «Не это главное. Главное то, что вы сейчас услышите родной язык, родные поговорки». С тех пор прошло много лет, у некоторых ногайцев в области утвердилась четкая ногайская идентичность. Роза до сих пор в ногайском движении, пытается что-то делать, организовывать, несмотря на проблемы со здоровьем. Видимо, когда в человеке есть желание, его так просто не потушить. В Розе чувствуется энтузиазм, хотя в то же время она сетует на то, что молодежь не очень интересуют ногайские проблемы. То ли это действительно так, то ли проблемы у молодежи другие – в этом еще предстоит разобраться. А может, просто время бежит так стремительно и ногайскому миру были брошены новые вызовы (в виде урбанизации, глобализации, Интернета), что труды человека, сделанные 15-20 лет назад, теряют актуальность и интерес. «Вы сейчас как будто остановили время, все всколыхнули во мне».
Рашида́, к которой нас направила Роза, живет в ногайском селе Джанай, в 70 км от Астрахани. В этом селе есть школа и культурный центр. В школу привозят детей из соседних сел, впрочем, в самом Джанае тоже много детей. С работой не очень, но до районного центра всего 17 км – то есть можно спокойно жить в селе, а работать в райцентре. Поэтому Джанай не покинула жизнь. Родители Рашиды всегда говорили, что они ногайцы, но, будучи простыми неграмотными сельскими жителями, не знали, что ногайцы живут где-то еще за пределами области. А Рашида всегда хотела узнать свои корни, понять, как так случилось, что все вдруг оказались татарами, хотя старшее поколение называет себя ногайцами. «Это был 89 год. Я написала Равилю Джуманову [тому самому лидеру астраханских ногайцев]. И, не знаю, как он сумел это организовать, но нас, четырех учителей, послали на курсы в Черкесск. Мы впервые оказались на ногайской земле, провели там 4 дня, встретились с писателями, поэтами, поездили по селам». Джуманову как раз были нужны такие люди, как Рашида – заинтересованные, активные. Он решил организовать изучение ногайского языка в школах. «Потому что если знаешь язык, то многое можно постичь». И Рашида начала обход родителей первоклассников, подключила учителей начальных классов, и все вместе они ходили по домам, агитировали. В результате совместных усилий в школе был внедрен факультатив ногайского языка. На этом дело не остановилось, и активисты стали организовывать группы, ходили по старикам записывать речь, песни, поговорки. «Мы-то шли, но шли вслепую. Тем не менее, все пошло-поехало. Стали приезжать ансамбли, гости». Ногайское возрождение порой встречало сопротивление со стороны самих ногайцев. «У наших людей менталитет какой? Если мы всю жизнь – целый век – считались татарами, то зачем, говорят они, нам этот ногайский язык, ногайская эта тематика?» Рашида этого не понимает. Она считает, что навязывание татарского языка – это политика, в результате которой люди выучили еще один язык, но от этого не стали татарами. Хотя «даже в 90-е многие говорили, что они татары, есть такие и сейчас. Ну, как говорится, хозяин – барин». В 90-е власти поощряли ногайское движение: помимо различных культурных мероприятии и внедрения ногайского языка в школы, в Астраханском педагогическом училище появился факультатив по подготовке учителей ногайского языка. Но потом политика стала меняться. «Вначале это был прогресс: три часа в неделю вести родной язык, это очень многого стоило. Потом начали сокращать: сначала два часа, затем – один. Потом свели к минимуму: пускай будут кружки. То есть то, что мы начинали, дальше не пошло. Сейчас в Джанае люди среднего возраста еще как-то разговаривают по-ногайски, а вот подрастающее поколение сплошь и рядом говорит по-русски». Кстати, со старшим поколением все тоже не так однозначно: те, кто вырос в деревне, думают по-ногайски, а те, кто в городе, – по-русски. Та же Роза говорила: «Мы все обрусевшие, мы говорим и думаем по-русски».
До встречи с Рашидой я побывал в местной школе и пообщался с учителем ногайского языка. «Вначале у нас были занятия по 3 часа в старшей школе, потом постепенно снизили до 1 часа. В дальнейшем урок ногайского языка стал факультативным. Программу на такие занятия стали писать сами, и наша задача состояла в том, чтобы ученики хоть немного читали и понимали по-ногайски, чтобы они на своём языке могли познакомиться со своей культурой. Потом это все как-то стало угасать, да и наш народ не любит себя заставлять. Постепенно люди стали на русском говорить, тем более, их дети, дети их детей. Поэтому сейчас мы держим свой язык на уровне культуры: песни поем, стихи читаем, сценки какие-то ставим, на праздниках проводим конкурсы, чтобы детей заинтересовать». Конечно, я также хотел узнать, что думают сами дети, и 10-летний Ильгиз вызвался мне помочь. На вопрос о национальности он четко ответил, что ногай, хотя по-ногайски не говорит, несмотря на то, что участвует в конкурсе «День ногайской культуры», где поет песни и читает стихи на родном языке – то есть читает, но не очень понимает. Родители мальчика между собой общаются на русском, хотя знают ногайский, а бабушка с дедушкой, наоборот, стараются говорить на ногайском, но Ильгиз их пока понимает плохо. Такая вот жизнь: даже если у ребенка есть стремление к родному языку, возможностей выучить его и говорить на нем – не так много. По поводу исчезновения языка очень интересно сказал Вали, в прошлом директор общеобразовательной школы в селе Растопуловка: «Да, внуки считают себя ногайцами, хорошо соблюдают обряды: свадьбы, похороны, поминки. Но, конечно, очень жаль, что молодое поколение не понимает тонкостей языка, поговорок, песен. Стыдно признаться... Однажды моему 5-летнему внуку подарили игрушечные часы. «О, балам сарам, сарам бэше», – спрашиваю. А он: «Я по-английски не понимаю». Идет процесс медленной ассимиляции в сторону более крупной нации. Социально-экономическая ситуация тоже влияет: многие уезжают на Север на заработки. И вот что трагично: когда человек оторван от родных корней, он многое теряет, некоторые спиваются, уходят в криминал, у них нет сдерживающих факторов, у них нет такого: «а родственники что скажут». Рашида раскрывает еще одну сторону современной национальной культуры. «Проведут одно «Джанибековское чтение», проведут один «День ногайской культуры», отчитались, в Интернете всё это выставили, в газете написали, пошумели, 2-3 дня поговорили, и всё – прощай до следующего года. Более того, там говорят на русском, стихи читают на русском. Как это так, если ты истинный ногаец?! Я тоже выучить могу на иностранном языке, но смысла не пойму. А значит, души уже нет, душу не вкладываем…»
Уходит ногайский язык из Астраханской области, не выдерживая борьбу ни с масштабом использования русского языка, который оставляет ногайскому только бытовое общение и национальные песни; ни с урбанизацией и тотальным доминированием в области многонациональной, но русскоговорящей Астрахани, когда отдать ребенка в детский сад – значит исключить родной язык из его жизни; ни с Интернетом, в котором безвылазно сидят дети и смотрят мультфильмы на русском; ни с недалекостью некоторых родителей, выступающих против того, чтобы их дети засоряли мозги «ненужным» языком; ни с шовинизмом современной культуры, когда часто национальное кажется устаревшим, «бабушкиным», не модным. Хотя последнему пункту ногайский мир все же сопротивляется. Открытым остается вопрос – если ногайский язык уйдет, то ногайский мир исчезнет или трансформируется? И если трансформируется, то во что? Рашида соглашается с тем, что ногайское движение достигло определенных результатов. «Конечно, я рада, что часть молодежи носит футболки «Я – ногаец», в Интернете что-то такое выставляют. Уже хорошо, что они называют себя ногайцами, пусть хоть так проявляют интерес. Хотя на всех мероприятиях почему-то любят танцевать лезгинку, а это вообще не наш танец».
Удивительно, но почти все астраханские ногайцы плохо отзываются о лезгинке. Не имея исторически никакого отношения к этому народу, она, тем не менее, стала популярной у ногайцев Дагестана и Карачаево-Черкесии из-за близости горской культуры. А в Астраханской области ногайское возрождение ссылалось на традиционную культуру, поэтому чужеродные элементы вроде лезгинки воспринимаются здесь достаточно болезненно. «Джуманов хотел создать танцы именно ногайцев Астраханской области, потому что то, что другие ногайцы танцуют и поют, – это всё не наше. У нас одежда не такая, у нас мечей не носили. У них все танцы воинственные, с выкриками, а у нас спокойные. Но если играет наша мелодия, то молодежь говорит: «Фу, это старье». Они хотят что-то современное».
Культура порой развивается не так, как создатели культуры этого хотят. С одной стороны, есть несколько энтузиастов, возрождающих ногайские корни, а с другой, влияние более мощных культур, проявляющихся в кавказской лезгинке, американском кинематографе или ставшем популярным суфизме. И в этой борьбе энтузиасты обречены на поражение – хорошо, что их труды проявляются хоть в чем-то, в той же ногайской идентичности или почитании тамги. Может быть, от молодежи и не нужно требовать большего? «Новое время – новые веяния: молодые приходят, у них свои взгляды. Я не скажу, что я недовольна, просто то, что мы хотели, чуть-чуть не получилось. А так, это хорошо, что они подхватили, что пошли дальше, пусть и по-своему пошли. Может быть, для них так легче».
Конечно, общаться с активистами – это одно, а общаться с простыми людьми – совсем другое. В Джанае нам встретился обычный дедушка, Уразгали, всю жизнь проработавший трактористом. «Бывает, поют наши молодые девчата, я не выдерживаю и вместе с ними выхожу и пою. А что поделаешь, если у меня душа поет?». На мой вопрос о развитии ногайской культуры он ответил следующее: «Раньше слова «культура» как такового не было, люди не стремились к этому. А в данный момент все ногайцы стремятся, культура обновляется. Стараются петь на своем языке, говорят на своем языке. Другие нации показывают свою культуру, и мы стараемся, на праздниках выступаем. Мы «ногайское» обновляем, ищем. Как по телевизору показывают калмыков, узбеков, так и мы - ищем свою нацию». Как же тонко он чувствует ногайские проблемы! Ну, откуда это у обычного пенсионера? Просто случайность, что нам попался такой дедушка? Коварный план ногайцев по подмене тракториста философом? Или все от того, что этот малый народ вынужден сражаться за признание, за язык, за сохранение, а значит, мыслить чаще и глубже?
В то же время оптимизм Уразгали разделяют не все представители его поколения. Такой историей поделилась Эльвира, одна из руководителей дома культуры в селе Растопуловка. «Есть одна бабушка, рассказывала старинные пословицы, поговорки, записывала их на ногайском. Так она на днях мне говорит: "Не вызывайте меня больше на эти ваши вечерки. Мы как песок сквозь пальцы, наша ногайская культура уходит, не хотят ведь поддерживать. Поэтому я отхожу от этого". Старый человек мне прямо так и сказал. Человек разуверился! Утопией, говорит, занимаемся – про то, что я фольклор собирала, этих бабушек собирала одно время. Я так расстроилась по этому поводу. Если бабушкам не надо, то что о молодежи говорить…»
В Джанае мы также побывали в доме культуре – это отдельное здание, в котором есть маленький музей и актовый зал вместимостью человек на 100. В музее, в основном, старинные ногайские предметы, но есть и просто советские; также имеются картины местного художника. Что интересно, на каждый предмет наклеена бумажка с названием этого предмета по-ногайски, чтобы дети учили язык. Актовый зал в хорошем состоянии: без шика, но и не советский ремонт. Правда, туалет на улице, но мы все-таки в деревне. В этом доме культуры два ансамбля: детский и взрослый. Руководят всем Софья и Светлана – веселые, энергичные, добрые. Обеим тридцать с небольшим. Сначала они специально для нас организовали показ детских национальных танцев, а потом показали взрослые танцы. Работу по созданию ансамбля они начали 6 лет назад. Старшее поколение проявляет интерес: поет, играет на гармошке; благодаря нему возник музей – все предметы ведь взяты у местных жителей. Софья и Светлана занимаются также записыванием народных песен, чтобы сохранить ногайскую речь. «Помимо фольклора мы собираем гармонистов. У нас есть мальчик один, девятиклассник, он уже вовсю играет на гармошке. А дедушка один не только на гармошке играет, но и стихи пишет». Однажды даже пригасили районного муллу прочитать молитву на сцене, чтобы показать обряд имянаречения. Во время нашего визита в детском ансамбле было 14 девочек – не так мало, учитывая, что это только одна группа. С другой стороны, «недавно в нашу группу пришли две девчонки, не знаю, надолго ли они задержатся». Детей учат не только танцам, но и ногайским песням, так как «даже наши дети пару слов сказать не могут».
Ногайская культура в Джанае держится не только на энтузиазме Софьи и Светланы, но и получает поддержку от района. В районе есть четыре культурных общества – казахское, ногайское, славянское и казацкое – которые шьют костюмы, организовывают конкурсы, выездные концерты, даже один раз выдали небольшой грант. Конечно, спасибо за это, ведь представить ногайский танец без национального костюма просто невозможно. Но все равно меня не покидало ощущение какой-то простоватости, провинциальности, которые легко исправляются бо́льшим финансированием, хотя это проблема не района или области, а проблема всей страны. Но важнее другое: нигде не было показухи. И в лицах детей, и в речи взрослых чувствовался искренний интерес к тому, чем они занимаются. «Мы все это делаем для души, у нас и ансамбль переводится как «для души». Почему-то нам это нравится».
Наверное, культура, да и любая другая сфера жизни, может по-настоящему развиваться, только если в дело вложена частичка души, причем как теми, кто начинает, так и теми, кто подхватывает. Даже если придет только маленькая часть детей. Даже если кто-то «скажет, что ему это не нужно, что он не ногаец, или сделает вид, что не понимает ногайский язык». Даже если кто-то разуверится. Всегда есть пассивное большинство и активное меньшинство, и только благодаря этому меньшинству мир движется вперед. В Джанае я увидел, что и у ногайского мира есть надежда.
https://les.media/articles/544800-nepridumannye-nogayskie-istorii
До экспедиции я не знал ни степени ассимиляции ногайцев, ни степени сохранения ногайской культуры, поэтому для меня ответ на озвученный вопрос – это индикатор силы ногайского мира. Если бы не было ничего, кроме народных песен и стихов на официозных праздниках, проводимых несколько раз в год под громкие слова о развитии культуры, то можно было бы с уверенностью сказать, что ногайского мира как такового больше не существует.
Национальные танцы, которые преподаются детям, имеют достаточно условное отношение к современной культуре: они существуют в детских танцевальных школах, но практически не переходят во взрослую жизнь. В этом плане ногайские, русские и все прочие народные танцы на территории страны одинаково далеки от массового распространения, в отличие от испанского фламенко, аргентинского танго или ирландских танцев. В ауле Терекли-Мектеб (столице Ногайского района Дагестана) есть свой национальный театр, достаточно популярный и даже осуществляющий гастроли по ногайским землям страны и неногайским землям Дагестана. Но он настолько же далек от современности, насколько и от самоокупаемости и независимости от республиканского финансирования. Если предположить, что в Терекли-Мектебе появились бы современный театр, кинотеатр и дворец спорта, то в условиях реальной конкуренции национальному театру пришлось бы несладко. Это не значит, что люди в нем плохо работают – просто каждому поколению хочется крутого и современного. И если национальный театр не соответствует этим требованиям, то вовсе не от того, что «молодежь плохая пошла», а потому, что мир движется вперед. Тем не менее, есть один атрибут ногайского мира, тянущийся из глубокого прошлого, но уверенно чувствующий себя в настоящем. Тамга использовалась ногайцами из-за кочевого образа жизни. У кочевников не было стационарных жилищ, они вынуждены были по несколько раз в год менять местоположение юрты, поэтому для разграничения земли простой забор или любая другая разметка не годились. Нужно было что-то такое, что сможет обозначить, чей это скот, дом и пастбище, и что не потеряет смысл при перемещении на новую территорию. На эту роль отлично подошла тамга, которую вырезали на столбах и которой клеймили скот и обозначали жилье, орудия труда, посуду. Тамга не просто использовалась для обозначения собственности – она была атрибутом родовых отношений, символом рода, поэтому ее наносили на одежду, украшения, оружие, знамена, а также на могильные плиты. Если у отца было несколько сыновей, то при их совершеннолетии отец передавал каждому сыну не только часть имущества, но и тамгу. В таком случае к отцовской тамге добавлялся какой-то дополнительный элемент, например, черточка или точка. То есть, если у отца тамга – ковш, то у одного сына будет, скажем, ковш с точкой, а у другого – ковш с черточкой. Поэтому тамга из поколения в поколение могла трансформироваться. Впрочем, в настоящее время этого уже нет, так как тамга больше не имеет хозяйственного значения – ногайцы просто помнят свой род. Тамга возникала как культурный элемент у кочевых тюркско-монгольских народов в далекой древности. Она была у гуннов, половцев, есть у потомков половцев (ногайцев, казахов, башкир), а также у калмыков. Тамга изображена на золотоордынской ханской печати, на гербе Гераев (правящая династия Крымского ханства), на флагах крымских татар и ногайцев. Есть научная гипотеза, что тамги легли в основу тюркского алфавита и тюркских рун, а те, в свою очередь, – в основу скандинавских рун, после нашествия гуннов на Европу. Тамга изображена и на гербах некоторых российских или литовских дворянских фамилий, ведущих происхождение от Золотой Орды: например, род Глинские, который происходит от темника Мамая и к которому принадлежала мать Ивана Грозного. У ногайцев тамга имела практическое значение даже в советские времена: ей помечали колышки на участках под картошку, посуду, которую давали в пользование другим семь-ям, так как не у всех была возможность иметь, например, самовар или казан. Впервые я увидел тамгу на аватарке в WhatsApp у одной женщины, когда еще готовился к экспедиции. Я удивился, что вместо фотографии у нее стоит какой-то простой линейный рисунок, а это оказался символ принадлежности к ногайскому роду «мангыт». Тамга может быть на стеклах автомобилей, на мобильных телефонах, висеть рядом с компьютером. Во время свадеб или культурных мероприятий люди приносят флажки с изображением своей тамги, то есть ее не прячут дома, не боятся выставлять. Тамга может быть не только в виде наклейки или принта (на ткани или посуде), но и связана из ниток или выкована из металла. Раньше могильные плиты делали из песчаника, потому что он разрушается за 100-200 лет, а значит, это место снова можно использовать под захоронения. На некоторых плитах имеются надписи на арабице – это захоронения до 1930-х годов, когда письменность ногайского языка была на основе арабицы (после ее заменили сначала латиницей, затем кириллицей). Более состоятельные семьи выбивали на могильных плитах суры из Корана, остальные – просто ограничивались тамгой. Представителей одной семьи старались хоронить в одном месте, поэтому на соседних плитах обычно одна и та же тамга. Всего ногайских родов не так много: ногайский ученый Джанибеков насчитал их 50. Если у двух людей, даже из разных регионов, одинаковая тамга, значит, они в какой-то степени родственники. И во избежание кровосмешения браки между носителями одной тамги обычно не заключаются. А такую историю рассказал Вали, бывший директор школы в Растопуловке: «У нас два родовых знака. Один – ковш рукояти, а еще алиф, первая буква арабского алфавита. Когда я был в Карачаево-Черкесии, я познакомился с известным художником. Он подходит ко мне, спрашивает, какого я рода, просит показать знак. А потом обнимает и говорит, что мы братья». Названия ногайских тамг своеобразно сохранились в языке: некоторые ногайские фамилии образованы от названия родов (Наймановы, Кумратовы, Керейтовы). Примечательно, что «родовая» фамилия не обязательно соответствует роду. Тамга – это не просто память о роде, это нечто особое, чем дорожат и гордятся ногайцы. «Для меня это автограф, чтобы все знали, из какого рода и сословия я вышла. Это знание у людей не потеряно: иногда даже заказывают тамгу в рамочку, и я вышиваю из войлока или выкладываю камнем или бисером», – говорит Асият, дизайнер из Черкесска. Владимир Уразакаев, фотограф из Терекли-Мектеба, ведет архив ногайских родов и хочет издать справочник по тамгам. «Каждый ногаец должен знать тамгу, но не все знают. В советские времена это не поощрялось, и некоторые люди даже забыли свой род. Приходят люди ко мне, я им помогаю».
Тамгу помнят не все ногайцы, но она встречается у всех поколений во всех регионах проживания народа. Она стала неотъемлемой частью современной ногайской культуры, и представить ногайца без тамги уже не получается. А значит, кочевая культура не исчезла бесследно.
https://les.media/articles/906193-nepridumannye-nogayskie-istorii
Без коня ногаец – словно без юрты, без семьи… сирота в степи.
(из повести Эльмиры Кожаевой «Легенда о Кумли»)
Мы находимся в ауле Адиль-Халк – на удивление чистом, в котором много современных домов, а также есть школа, мечеть, детский сад и шахматный клуб. В глаза бросается то, что у немалой части домов солидные ворота: цена подобных от 300 тыс. руб. На первый взгляд, это плохо соотносится с тем, что республика «сидит» на дотациях, а безработица зашкаливает. Но на самом деле все просто: деньги на дома добываются не здесь, а на Севере, куда ногайцы едут на заработки, но где немногие готовы пустить корни. Поэтому ногайцы и разрываются на два места: одни уезжают на сезон, оставляя семью в ауле, другие вместе с семьей перебираются на Север, но каждое лето все равно проводят на родине, третьи живут на Севере постоянно, но при выходе на пенсию возвращаются на землю предков. Нам сказали, что в ауле имеется 5-6 долларовых миллионеров – судя по некоторым домам, это похоже на правду. Вообще, само существование жизни в ауле немного противоречит законам экономики, тем более удивительно это наблюдать у кочевого в прошлом народа, а сравнение с русской глубинкой вообще не имеет смысла. Кубанские ногайцы отличаются от астраханских не только внешне (чаще встречаются европеоидные лица), но и ментально. Все-таки это Кавказ, и консерватизма тут больше, что видно по женским платкам, более строгим цветам одежды, более замкнутому поведению женщин. При этом к суворовским событиям (массовое уничтожение и выселение ногайцев во время и после окончания Русско-турецкой войны 1768-1774 годов) здесь не стесняются применять термин «геноцид», хотя в Астрахани некоторые даже оправдывали Суворова («государев человек», «выполнял приказ» и т.д.). Но доброта, открытость и гостеприимность не уступают тому, что было в Астрахани. Отличается и природа: бескрайние степи остались позади, везде горы, и практически отовсюду виден Эльбрус. Местных ногайцев уже нельзя назвать степняками – они горцы. Возможно, именно поэтому у них сохранилось коневодство – еще одно отличие от Астрахани. В Ногайском районе около 50 человек держат лошадей, в среднем по 2-3 головы. Большинство из них – беговые породистые. Другим, беспородным, повезло меньше: ногайцы – единственный народ в республике, кто есть конину.
Рустам и Радик – родные братья, первому 45, второму 42. Оба живут с семьями в ауле, достраивают свои дома. Раньше работали на Севере, теперь пытаются зарабатывать в республике, хотя Рустам сказал брату: «Хватит уже дома сидеть, съезди, что ли, на Север поработай». Правда, «сидеть дома» не означает ничего не делать: они занимаются животноводством, у одного дома большой инкубатор, купили несколько гектаров земли. Но это не мешает вести размеренную жизнь. «Проснусь, помолюсь, опять посплю, потом завтрак, лошади, встречи, – говорит Радик и добавляет: Вообще нам хорошо живется, мясо девать некуда. Недавно зарезали барана, дали мяса собакам – они так наелись, что не все съели». У братьев на двоих 8 лошадей, все породистые и участвуют в бегах. Бега проводятся 3 раза в год: обязательно в честь праздников Курбан-байрам и Ураза-байрам и еще один раз когда придется. За неделю до нашего приезда проходили бега, посвященные 25-летию республики. Помимо непосредственного участия в этом мероприятии Рустам и Радик занимались и его организацией: искали спонсоров, подключали аудиторию. На все 6 заездов получилось найти спонсоров, даже власти в этот раз немного помогли – как-никак юбилей. Меня интересует, зачем они всё это делают. Ответ прост, но не понятен: «Потому что наши предки этим занимались». Разведение лошадей – это не бизнес, а скорее хобби. Туристов на таких лошадях не покатаешь, учеников для обучения верховой езде в ауле не найти (кто хочет – покупает лошадь и сам учится). Единственный возможный доход – продать хорошего скакуна, что нечасто случается. А расходов много: помимо времени, также корм, прививки, документы, обустройство конюшен и т.д. Но все это не просто ради забавы и удовольствия – есть еще одна, более веская причина: дело в том, что местные коневоды хотят восстановить ныне утраченную ногайскую породу лошадей. Официально такой породы нет, хотя фактически большинство коней Предкавказья являются потомками лошадей, которых использовали ногайцы – когда-то ведь этот народ был достаточно многочисленным. Более того, знаменитая карачаевская порода была выведена на базе неприхотливых коней прикавказских степей, то есть от ногайских лошадей. Нет, ногайцы не претендуют на карачаевскую породу, но им немного обидно, что кабардинская и карачаевская породы есть, а ногайской – нет. Современные ногайские лошади не пройдут иммуногенный контроль для подтверждения породы, потому что в них много разной крови. Поэтому приходится заказывать паспорта с родословной для каждой лошади, выводить новых лошадей, более ногайских, с более чистой кровью. А еще Рустам поедет на рязанский конезавод изучать архивы. И все ради того, чтобы однажды «потребовать юридического закрепления породы», когда термин «ногайская порода» станет официальным, а не разговорным.
Я снова спрашиваю, зачем всё это. И слышу уже более понятный, но не менее глубокий ответ: «Чтобы потомкам что-то осталось». Мужчины регулярно собираются вместе обсудить лошадей и собак, а заодно и все насущные проблемы. Кавказ – особый регион, и ход лошади здесь особый: не стандартные рысь и галоп, как в Европе и России, а традиционный – иноходь (распространенная также в Америке). Техника этого аллюра проста: сначала перемещаются 2 правые ноги, потом 2 левые и так далее. Лошадь всегда так движется, независимо от того, идет она или бежит, у нее нет смены аллюра (как у европейских лошадей шаг-рысь-галоп). Благодаря такому ходу лошадь практически не трясет наездника, и на ней, по выражению Радика, можно ехать и пить чай. «А вообще, иноходь как Бугатти». Помимо бегов у местных ногайцев популярны собачьи бои. О кавказских волкодавах здесь даже сняли клип – сделал его на свои деньги один скромно живущий дедушка, Магорби Сеитов. Он обращался за поддержкой в местные культурные организации, но они не помогли, бизнесмены последовали их примеру, а газета о дедушке говорила как о местной звезде, но почему-то тоже никак не помогла – могли бы хоть монтаж сделать, все-таки 17 человек там работает. Клип, конечно, получился простеньким и явно не покорит Youtube, но сам факт записи вызывает уважение.
В отличие от лошадиных бегов, собачьи бои – это больше бизнес, чем хобби: кто-то получает доход от ставок, кто-то продает хороших бойцов (покупатели есть даже в Китае), кто-то получает немалые призовые. У боев турнирная система: победители участвуют в чемпионате республики, есть также чемпионат страны. Бои стараются не доводить до смертельного исхода, но иногда бывает и такое. Проигравшая собака или оправляется на кошару (ферму) пасти скот, или может участвовать в боях в следующем году – все зависит от хозяина. Конечно, можно назвать бои дикой традицией, пережитком прошлого, но с другой стороны, это один из поводов взаимодействия внутри общества: мужчины регулярно собираются вместе обсудить лошадей и собак, а заодно и все насущные проблемы. Кто-то скажет, что бега и бои – это не ногайская культура, а общекавказская. Пусть так, но это лучше, чем алкоголизм и запустение. Кстати, Рустам и Радик уже несколько лет не пьют – из-за влияния ислама. По этой же причине и собачьи бои теряют популярность: ставки и азартные игры осуждаются этой религией.
Поговорили и о жизни. На вопрос, есть ли какое-то негативное чувство к русским за суворовский геноцид, ответили: «А у вас есть к немцам? Нет? Вот и у нас нет». Радик также сказал, что у него много друзей русских, еще с армейских времен, и что ногайцы толерантны к другим нациям. «Этнических проблем нет, только социальные». Помимо безработицы, есть и земельные вопросы. Дело в том, что часть земли, которая раньше принадлежала аулу, отошла после разделения другому району, поэтому пастбищных земель стало меньше. Но именно для братьев эта проблема уже не актуальна, так как они недавно купили несколько гектаров. «Это моя земля, мой дом, пусть тут не очень хорошо, но я этот край улучшу», – говорит Радик.
Рустам гордится своими конями: они принесли два первых места и одно третье, причем на коне, прискакавшем третьим, наездником был сам Рустам. Он показывает грамоты и радуется как ребенок. Потом братья начинают говорить, что в их районе и спортсмены лучшие, и кони. Но это все по-доброму, без надменности. Юсупова, перешедшего на службу к Ивану Грозному, назвали предателем, так как он отступился от религии ради денег. Показали видео из Эрмитажа, на котором экскурсовод говорит о Сююмбике, правительнице Казанского ханства, что она ногайская княжна (обычно говорят татарская). Братья горды за «ногайский мир», но в этой гордости нет агрессии. Непонимание случилось, когда Радик предложил поесть. Он сказал жене, чтобы она накрыла на стол – она накрыла, но с нами обедать не стала, а только обслуживала. Подобная ситуация была и в Дагестане, и там жена собеседника пояснила: «У вас мужской разговор, и я не хочу вам мешать». Такое поведение женщин объясняется не столько влиянием ислама, сколько ногайским воспитанием: одна бабушка-коммунистка и убежденная атеистка, которая предложила у себя переночевать (!), приготовила ужин, но с нами за стол не села: «Это как-то неприлично кушать вместе с незнакомыми мужчинами». В братьях очень понравились оптимизм, открытость и искренность, которые перечеркивают многословие (врожденное у всех ногайцев) и тягу к приукрашиванию (врожденную у всех мужчин). Они убеждены, что человек – хозяин своей жизни, ответственен за нее, а государство ему ничего не должно. Удивлялись, что люди ремонтируют дом, вместо того чтобы построить новый. Говорили о важности матери в жизни каждого человека. Несколько раз упоминали о возрождении культуры. Посоветовали обязательно почитать Гумилева. Звали снова в гости. И выдали интересную мысль: «Как выберешь жизнь, так она и пойдет. Не нужно бояться перепадов, взлеты сменяют падения, а если всё ровно, значит, ты мертвый».
https://les.media/articles/573078-nepridumannye-nogayskie-istorii
Асият Еслемесову нам представили как единственного в России ногайского модельера. Ей 40 лет, 10 из которых она занимается созданием одежды. У Асият был траур, поэтому она попросила ее не фотографировать, но при этом не отказалась от интервью и пригласила в свою студию в Черкесске. Чтобы попасть в святая святых модельера, нужно зайти в салон красоты и найти там дверь, ведущую в большую комнату, разделенную по диагонали гипсокартонной стеной на два треугольных помещения – одно из них и занимает Асият. Помещение тесное, загруженное коробками, разнообразной одеждой, при этом светлое за счет большого окна. В студии нет ничего, что показывают в фильмах о дизайнерах: ни шика, ни большого пространства, ни многочисленных помощников. Все достаточно просто и скромно, и первое впечатление, что мы попали в самый рядовой салон по пошиву одежды. Но все изменилось, когда Асият показала свои творения и рассказала о достижениях: она участвовала в Северо-Кавказской неделе моды, где вывела на сцену 20 моделей, выиграла поездку во Францию в штаб-квартиру Lacoste на 90-летие Пьера Кардена, была на неделе моды «Этно-Эрато» в Москве, и это не считая побед в местных конкурсах. Асият – модельер с именем, поэтому реклама приносит ей какие-то деньги, хотя, по ее собственным словам, над этим еще нужно работать. Асият является многопрофильным модельером и создает как современную одежду, так и ногайский исторический костюм. Основной доход приносит собственное ателье. Правда, у Асият нет помощников – она одиночка и не может работать вместе с кем-то. Шьет все, что закажут, однажды даже делала русскую коллекцию на основе павлово-посадских платков для праздника Единения народов. «От разработки идеи до выхода на сцену – это все мое: эскиз, подбор тканей, пошив, работа с детьми, профессиональными моделями». В отличие от пошива и ремонта одежды, исторический костюм и стилизация – это те сферы, в которых Асият реализует свое творческое начало: они занимают много времени, не приносят больших денег, но во многом являются смыслом жизни. «Я работаю не только, чтобы себя прокормить, но и сделать что-то для народа». Помимо изготовления одежды, Асият режиссирует концерты, ставит хореографию и подбирает музыку для мероприятий, организованных Ногайским районом. «Так как костюмы мои, то я свое видение переношу на сцену». Из-за нехватки времени Асият приходит в Дом культуры только два раза в неделю, на репетиции. «Я на работу хожу от концерта до концерта, не сижу на рабочем месте, как все сидят, появляюсь только при необходимости. Мне говорят: «Будь у нас. Просто будь».
Она также сотрудничает с республиканским театром моды, который осуществляет показ ее коллекций, но все равно отдельного помещения, где были бы постоянно выставлены работы Асият, нет. Поэтому все ее творчество находится в этой небольшой комнате, в коробках, на стенах. «Мне это хранить негде. Я арендую это помещение для ателье, для ремонта одежды. Мне обещали свой выставочный зал в Доме творчества, чтобы на манекены все наряды посадить, а то от концерта до концерта всё вот так вот лежит». Асият воссоздает исторический костюм по фотографиям из книг: какие-то зацепки находит в старых книгах, кое-что – из книги материальных ценностей ногайцев, созданной местным НИИ. Так, по старинным рисункам Асият воссоздала шапку легендарной девушки Янбекеш, жившей в 13 веке, которая пошла на войну, так как ее отец был стар, а сыновей у него не было. При этом сама модельер не рисует эскизы, все держит в голове – «не могу рисовать, в процессе работы само идет».
Асият делает костюмы кубанских и степных ногайцев с максимальным приближением к исторической реальности: «всем понятно, что таких тканей сейчас нет, что раньше было не так ярко». В историческом костюме, в отличие от стилизации, нужно обязательно соблюдать правило орнаментов: у ногайцев традиционно какие-то орнаменты использовались только на шапку, другие – только на подол платья, третьи – только ниже пояса. Каждый орнамент Асият делает своими руками – вышивальная машина стоит очень много. «Могла бы целыми днями сидеть и ваять, но еще и жить надо на что-то». В целом, трогая костюмы, меня не покидало ощущение, что я прикасаюсь к истории. Другим направлением творчества Асият является стилизация. «Я беру один элемент, скажем, национальный орнамент, и отталкиваюсь, от него. Например, платье, которое ассоциируется с юртой, когда его видишь на сцене, – такое не носили, это сочинение на тему, картина, на которую надо смотреть, моя фантазия». Асият вообще любит экспериментировать, смешивать стили. «Я учусь работать с войлоком, делаю его на сетке, на органзе, хочу платье на подиум из этого сделать. Это старинная технология валяния войлока, как делали наши бабушки. Я хочу сделать из этого ткань, а из нее потом покроить и пошить платье. Это будет бомба!». Особой страстью Асият являются головные уборы, которые, как и наряды, могут быть историческими или стилизацией. «Шапки – мой конек, обожаю их делать». Их действительно очень много, а самая необычная – шапка невесты, длиной 74 см. В повседневной жизни Асият свои шапки не носит, говорит, что слишком взрослая для этого, хотя одна ее знакомая не стесняется их надевать. Я задаю традиционный вопрос, зачем Асият все это делает. Она отвечает: «Во-первых, мне интересно этим заниматься. Во-вторых, у моего народа должно быть что-то такое, а если должно быть, значит, кто-то должен это делать. Если больше некому, значит, это буду я. Я столько раз порывалась уйти и все бросить, свалить в большую кучу и разжечь большой огонь, вот, буквально две недели назад увольнялась, говорила, что видеть эти костюмы не хочу – но переболела, прошло».
В этих словах не было наигранности и фальши – Асият действительно вкладывает в каждый костюм частицу своей души и хочет, чтобы мир вокруг был лучше. Но понимают ли ее окружающие? «Во все времена были люди недалекие, есть те, которым все надо, а есть те, которым ничего не надо. У меня иногда люди спрашивают, даже сестры, много ли мне за это платят. Я им говорю, что ничего не платят. Спрашивают, заплатили ли за то, что я вот это расшила. Ты о чем, кто мне заплатит? Мне просто интересно это делать. Спрашивают, сколько я ночей делала, а потом недоумевают и говорят, что я дурная».
В обычной жизни национальную одежду на ногайцах не увидишь, но два раза в год в республике проходят костюмированные фольклорные фестивали. На «День ногайцев» (1-е октября) люди не надевают национальные костюмы, в отличие, например, от адыгов, которые каждый год 21 мая устраивают траурные шествия в национальной одежде. Тем не менее, спрос на труды Асият есть не только в Доме культуры – сейчас некоторые ногайцы и ногайки заказывают исторические костюмы для себя, у кого-то есть даже коллекции. Всё это исключительно для домашнего пользования, фотографий, а в повседневной жизни некоторые девушки, включая саму Асият, надевают иногда современные платья с национальными элементами – еще одно направление работы модельера. Деятельность Асият не ограничивается Карачаево-Черкесией – ее костюмы покупают ногайцы со всей страны, даже с Турцией велись переговоры. Но большого спроса на изделия все равно нет – «все опирается в деньги, никто культуру не финансирует, только папы и мамы для своих детей. Чтобы кого-то привлечь, надо просить, а я не хочу: я никому ничем не обязана и ничего не должна». «Она могла бы народные промыслы возглавлять, что-то такое делать, если бы финансировали ее деятельность. Она уже как театр, во всех мероприятиях участвует, шьет красиво. Могла бы выставлять это в других странах, ездить, пропагандировать ногайское искусство. Но кто будет ей помогать в этом? Нет средств. И не будет», – считает писатель Иса Капаев. Материалы для изделий к Асият попадают по-разному: кто-то отдает ткани, платки, говорит, что ей это пригодится, что-то приходится покупать. Плюш уже не производится, но его еще можно добыть – в сундуках бабушек всегда было много тканей. Про «сундуковые» запасы я слышал и от других людей: другая Асият, из Дагестана, рассказывала, что в 90-е у бабушек за бесценок скупали ногайские украшения, а теперь продают их задорого. Какие-то идеи и орнаменты Асият берет из Казахстана, ввиду близости культур. Некоторые ногайцы жалуются, что сейчас казахская культура, бурно развивающаяся после обретения страной независимости, затмевает ногайскую, и, например, многие покупают казахскую национальную одежду, а выдают за ногайскую. Асият говорит, что отталкивается от тех данных, которые есть в ногайском костюме, чтобы не было смешения. Все костюмы и шапки Асият уникальны, среди них мало повторений, и каждая вещь требует индивидуального подхода. Если добавить к этому тот факт, что модельеры – люди настроения, то получается, что сроки изготовления костюма или шапки могут быть очень разными. «Какой-то костюм два года делаю, а другой – быстро. Бывает, делаю, делаю, могу среди ночи проснуться и шить, а бывает, вообще работать не хочу. Некоторые говорят, что я сумасшедшая, другие – что так бывает. Знаете, как это называется: я до сих пор играю в куклы, но в национальном контексте». Мы живем на одной территории, но то немногое, чем мы отличаемся от карачаевцев, мне ближе
Асият покорила своей добротой, увлеченностью, искренностью и нечастым в настоящее время качеством делать что-то для других. Она на своей волне, ее не все понимают, но у творческого человека и не может быть по-другому. Она какая-то очень настоящая и очень редкая. «Для меня быть ногаем – такой груз на плечах, такая история. Каким-то кусочком я соприкасаюсь со своим народом, делаю для него все, что в моих силах – и горда этим. Мне приятно быть ногайкой, и я не хочу быть никем другим. У меня мама карачаевка, но когда меня спрашивают, кто я, я говорю, что чувствую себя ногайкой, я не могу быть наполовину карачаевкой. Я росла в ногайской культуре, дома говорила только на ногайском языке, и ощущение мира у меня ногайское. Мы живем на одной территории, но то немногое, чем мы отличаемся от карачаевцев, мне ближе».
https://les.media/articles/790850-nepridumannye-nogayskie-istorii
Ранее я упоминал о необычном явлении в Карачаево-Черкесии – о наличие жизни там, где по законам экономики ее не должно быть. То вдруг увидишь добротные дома в аулах, в которых нет работы; то заметишь многодетность очередной ногайской семьи – это скорее норма, чем исключение; то поразишься тому, что немало простых людей готовы что-то делать, как-то крутиться, а не просто сидеть на месте в ожидании чуда. Истории про массовую миграцию на Север в поисках работы поражают, но еще больше поражает то, что ногайцы не теряют связь с родиной, не уезжают насовсем и не расстаются с мыслью вернуться на землю предков. У кого-то, при всех сложностях, получается жить на два региона, кто-то возвращается на родину только после выхода на пенсию, есть и счастливчики, которые успешно организуют бизнес и этим снимают вопросы о миграции – жизнь у всех складывается по-разному, но невероятно сильная тяга к родине объединяет большинство ногайцев. Особенно это заметно в Дагестане – там есть целые улицы-призраки. Издали дома в них кажутся заброшенными, в них нет окон и крыш, и ощущение, будто ты в Чернобыле или Абхазии. Но на самом деле речь не о запустении, а о большой стройке: в ауле Терекли-Мектеб на стадии строительства находятся целые пригороды. Парадокс в том, что большая стройка происходит не благодаря экономическому росту, а вопреки массовой безработице в регионе. В этой главе я попытался ответить на вопрос, что заставляет ногайца возвращаться на родину, почему он поступает нерационально, одновременно работая на Севере и пытаясь построить дом в месте, где его дети точно также будут вынуждены куда-то уезжать в поисках лучшей жизни. Но об этом – во второй части истории, сначала – о социально-экономическом положении ногайцев.
Ногайцы раздроблены на пять субъектов федерации (не считая тех, кто уехал на Север (в основном, Ямало-Ненецкий и Ханты-Мансийский автономные округа), в Москву или другие города), поэтому проблемы и заботы ногайцев отличаются в зависимости от региона. В лучшем положении находятся астраханские ногайцы: большинство из них проживает либо в черте города Астрахань (в том числе в поселках, которые вошли в состав города), либо в непосредственной близости от нее. В Астрахани много работы, возможностей для учебы и развития, поэтому у местных ногайцев нет причин массовой миграции на Север. Даже переезд из деревни в город не носит всеобщий характер, и немало молодых семей остается в деревне. Это не значит, что у местных ногайцев нет никаких проблем – просто их проблемы не уникальны, а экономическое положение в целом не отличается от других народов Астраханской области – казахов, татар или русских. Но это не повод обойти Астрахань стороной.
Амир проживает в деревне компактного проживания юртовых ногайцев Татарская Башмаковка (в 10 км от Астрахани), большинство жителей которой «занимаются земледелием, снабжают свежей овощной продукцией все астраханские рынки, начиная с ранней весны до поздней осени. Юртовцы на огурцах плотно сидят, но из-за конкуренции со стороны китайцев вынуждены по демпинговым ценам скидывать свой товар. Местные никакой поддержки со стороны государства не получают, потому что у нас нет закона о личных подсобных хозяйствах. То есть если фермеры еще могут как-то кредиты взять, то для нас ничего такого нет, мы со своими проблемами один на один». Дома ногайцев в поселке Кирикили (часть города Астрахань). На переднем плане - теплицы
Другой проблемой является то, что «все недра данной территории отданы на откуп монополистам в лице Газпрома, Лукойла и т.д., а население от этого ничего не имеет. Имеет только побочные эффекты в лице ухудшения экологии, увеличения онкологических заболеваний и миграционных процессов. На официальном уровне было объявлено, что здесь коренных жителей нет [в отличие от регионов Крайнего севера, где коренные жители получают выплаты от разработки недр]. Раз коренных нет, то нет и хозяев, а значит, это проходной двор: что желаешь, то и делай. Эта ситуация не дает мне покоя, потому что возникает вопрос, в каких условиях будут жить мои дети. Хотя считается, что мы кочевники, но у ногайца такое трепетное отношение к тому месту, где он родился, к могилам предков, что куда бы он отсюда не уезжал, его всегда тянет домой. И поэтому непонятно, какие мы кочевники, если мы так крепко привязаны к этой территории. У нас, видите, население старается здесь работать, как-то выживать, приспосабливаться к меняющимся реалиям». Линара живет в Астрахани, но работает учителем в сельской школе, поэтому о жизни ногайцев знает немало. «Сельское хозяйство приносит доход в любом случае. Даже если человека сократили, если у него ничего нет, что он должен делать? Обычно идут ловить рыбу – на этом можно сколотить какой-то капитал. Также птицу домашнюю разводят, скотину, сельским хозяйством занимаются. Если остался без работы, то тебе есть, чем заняться. Видели, наверное, теплицы во дворах в юртовском селе? Редиска, помидоры – все уже посадили».
Потомственное занятие сельским хозяйством своеобразно повлияло на образ жизни астраханских ногайцев: многие ищут работу с графиком сутки через трое, а люди с хорошей профессией нередко могут стоять на рынке и продавать мясо или овощи, выращенные на подсобных участках. Ногайцы даже шутят, что у них традиционная профессия – либо пожарный, либо охранник: та, где есть возможность работать посменно. Линара рассказывает: «Знакомая пошла работать медсестрой в больницу. Говорит, что сутки там поработает, потом освободится и три дня дома может работать: сажать, полоть, поливать. То есть работа зависит от основного занятия – земледелия. И так у многих. Другой знакомый сказал, что пойдет работать охранником. У тебя специальность что ли такая? Нет, говорит, удобный график. Человек имеет образование, может идти инженером работать, но из-за огорода выбирает работу со сменным графиком».
Только астраханские ногайцы проживают в пределах или в непосредственной близости от крупного города (население Астрахани более 500 тыс. человек), все остальные – в типичной сельской местности вдали от больших городов. Тот факт, что от ногайских аулов Карачаево-Черкесии до столицы республики всего 20 км, не означает наличия больших возможностей для кубанских ногайцев: Черкесск, несмотря на столичный статус, небольшой город (с населением немногим больше 100 тыс. человек), да и сама республика дотационная и заработать в ней непросто, поэтому неудивительно, что ногайцы массово уезжают в поисках лучшей жизни. У ставропольских ногайцев ситуация аналогичная, а у дагестанских еще хуже (подробнее об этом дальше). В результате, на Севере постоянно проживает 10 тыс. ногайцев (10% от численности народа в России); столько же уезжает на сезонные заработки.
Работа на Севере стала современной «традицией» ногайцев. Началось это еще в советские времена, поэтому благоустроенность домов – не явление последних лет. «Все это ногайцы заработали на Севере, они начали выезжать где-то в конце 60-70-х. Здесь особой работы не было, ногайцев было мало, никто их не поддерживал, а все хлебные места междусобойчиком распределялись. Ногайцы начали выезжать, зарабатывать деньги, но вкладывали они, конечно, в свои дома, в свои дворы, потому что на пенсию сюда возвращаются. А уже их дети вряд ли захотят жить в ауле, они кто в Тюмени, кто в Москве, кто в Ставрополе, кто в Ростове», – говорит Аминат Курмансеитова, научный сотрудник черкесского НИИ. «Во времена Советов у нас не было коммунистической элиты, у которой были деньги и которая с наступлением Перестройки все приватизировала. У нас так не получилось, и когда всеобщая разруха наступила в России и работы не стало, наши рванули на Север. У нас менталитет такой: чти страну, в которой ты живешь, чти землю, на которой ты живешь. И поэтому ногайцы, с одной стороны, себя в обиду не дадут, у них есть достоинство, самодостаточность, но когда государство отнимает все, тогда уже тяжелее становится, тогда приходится искать выход из этого. Вот одним из таких выходов было повальное бегство на Север и в большие города», – считает ногайский писатель Иса Капаев.
Карачаево-Черкесия – республика 5 народов: карачаевцев, русских, черкесов, абазин и ногайцев. Черкесы и абазины являются родственными народами, говорящими на языках абхазо-адыгской группы. Карачаевский и ногайский языки тоже относятся к одной группе и являются взаимопонимаемыми (можно общаться без переводчика). Ногайцы – самый малочисленный народ республики (около 15 тысяч человек), но, тем не менее, они смогли создать свой национальный район в середине «нулевых» путем выделения из Адыге-Хабльского района, в котором проживали черкесы и ногайцы. Образование района привело к некоторым положительным сдвигам (например, появилась своя поликлиника), но он все же не стал полноценным центром – часть функций остались в Адыге-Хабльском районе. К тому же, возникли земельные споры с черкесами: часть пастбищных земель, которыми до этого пользовались ногайцы, не вошла в состав новообразованного района, поэтому некоторые ногайцы не смогли заниматься животноводством как раньше и вынуждены были искать другую работу. В многонациональных республиках России существует практика национального паритета, когда должности распределяются по этническому признаку. Мой собеседник Керим (имя изменено) проживает в Черкесске и связан с политическими элитами республики. «Традиционно ногайскими были должности спикера местного парламента (третий человек в республике), главы Министерства юстиции, но ногайцы эти места потеряли. Также из-за кризиса было сокращение, под которое, в первую очередь, попали ногайцы: если у руководителя два заместителя и один из них ногаец, а другой карачаевец, то сокращают ногайца. Карачаевцы захватили всю республику, включая Верховный суд, МВД, метят на Прокуратуру и Следственный комитет». Местная активистка Динара (имя изменено по ее просьбе) рассказывает: «При распределении должностей нам самые крохи достаются, и поэтому мы как бы не представлены в руководстве республики. У нас есть один заместитель председателя правительства и один министр по печати, но они ничего не решают. Почему экономики у нас нет? Почему у нас нет финансов? Как в анекдоте: сидит полковник-дед с внуком. Дед, я полковником буду? Будешь. А генералом? Внучек, говорит, у генералов свои внуки». Керим делится наболевшим: «Работы нет – вся работа карачаевцам, по национальному признаку. Здесь вечером пробка в сторону юга – карачаевцы едут сюда работать, хотя раньше их в Черкесске практически не было. Наблюдается дискриминация всех наций, но черкесы спасают себя заводами (у них много бизнеса здесь), поддерживают родственных им абазин и все вместе противостоят карачаевцам. Они использовали нас в 90-е, чтобы провести своего кандидата на должность главы республики: мы их поддержали против черкесов, хотя бок о бок живем с ними. А после отжали у нас сахарный завод, который потом достался ЗАО «Разгуляй»: там глава карачаевец, на должность гендира он тоже предлагает карачаевца, охрану заменил на карачаевскую (хотя раньше были ногайцы). Кирпичный завод был в Эркен-юрте – карачаевцы и его захватили в итоге. Вот такая от них помощь. Также у них политика – доказать, что это их земли: карачаевцы претендуют на ногайское наследие и прихватывают в республике все тюркские топонимы. Один вред от них, фальшивые друзья: историю нашу переписывают, экономически нас давят». Но было бы неправильно думать, что в республике есть межэтнические конфликты. Притеснения по национальному признаку действительно есть, но они возникают не вследствие национализма отдельных народов, а из-за кланового устройства общества. Такое устройство означает, что при получении какой-либо должности, заключении сделок или выборе коммерческих партнеров и т.д. главным фактором принятия решения становится не профессионализм, а родственные связи. Так как семья представляет конкретный этнос, то складывается впечатление, что притеснения происходят по национальному признаку. На самом же деле карачаевская элита ущемляет ногайскую и любую другую в республике точно так же, как и представителей своего этноса, не относящегося к элите. Поэтому простой народ разных национальностей находится как бы в одной тарелке, и на бытовом уровне представители разных народов могут нормально общаться, дружить, вступать в браки, более того их объединяет ислам, который против подчеркивания национальных различий. В каких-то аспектах, Карачаево-Черкесия не выбралась из 90-х – в республике действует откровенный криминал. Динара рассказывает: «Сейчас выборы идут, давят на нашего кандидата, копают под него. На машину приклеили надпись «подумай, у тебя же дети есть». Своих преемников поставили во все суды. Никто возразить Керейтову (главе Ногайского района) не может – он царьком стал, ханом себя почувствовал, ведь он друг Темрезова (главы Карачаево-Черкесии). Я бы ставила русских во главу республики, как было в советские времена, потому что наши ненасытны. Криминал очень большой в судах, прокуратуре. Коррупцию невозможно искоренить. Вор своровал, ты пишешь жалобу наверх, и она поступает к вору. Мы жалуемся, а они нас пугают, вместо того, чтобы помогать». Затрудняет ногайцам жизнь также то, что среди них нет крупных бизнесменов: за почти 30 лет рыночных отношений ногайской бизнес элиты, которая могла бы влиять на жизнь народа, так и не возникло. «Элита очень слабая у нас. Есть те, кто магазинчики имеют, хотят расширяться, но таких, чтобы сеть магазинов имели или несколько фабрик, у нас нет», – замечает Иса Капаев.
По указанным выше причинам (малочисленности, малоземельности, исторических факторов, застоя в экономике и культурных особенностей региона) ногайцам достаются только объедки экономического пирога, им не хватает ресурсов для более-менее комфортной жизни в регионе. Ногайцы оказались в наихудшем положении, поэтому такого масштаба миграции нет ни у одного другого народа республики. Это вносит коррективы в жизнь ногайского общества. Миграция приводит к сокращению использования ногайского языка: в русскоговорящих городах сохранить родной язык труднее, чем в аутентичной сельской местности, где он используется на бытовом уровне. Особенно сильно это влияет на детей, для которых попадание из ногайской языковой среды в русскую зачастую означает потерю родного языка. «Проблема в том, что большинство ногайцев, чуть ли не 50 % трудоспособного населения, находятся за пределами мест постоянного проживания. Там дети заражаются русским языком, и в садике и дома русский становится повседневным бытовым языком вместо ногайского», – считает Магомед Найманов, руководитель ногайской общины в Черкесске. Экономические трудности способствуют маргинализации части населения. «Люди, доведенные до крайности, на все готовы. Много писали тогда, что ногайцы были в террористических организациях. Это не только «ногайский батальон» [воевавший на стороне Чечни во Второй Чеченской войне], но и разные бандформирования и религиозные организации. Где платили деньги, туда люди и шли, молодежь особенно», – делится воспоминаниями о рубеже тысячелетий Иса Капаев. Впрочем, те, кто уезжают, тоже не застрахованы от социальных проблем. Оторванность от родных корней может привести к потере связи с семьей, являющейся для ногайцев сильным регулятором поведения человека. Примечательно, что осуждение миграции есть даже в ногайских поговорках, например, «человек (мужчина) – на своей земле, а собака – там, где сытно». Или «чем на чужбине быть султаном, лучше быть последним на своей родине». Отдаленность от родни для одних означает просто ведение более либерального образа жизни, для других – это причина пьянства, ухода в криминал. Иса рассуждает: «Менталитет меняется у этих людей: нигде не находя себе берега и понимая, что являются полными чужаками, они уже не будут любить родину. Кто-то пытается решить вопрос здесь, не уезжая, но если кусок земли можно прибрать к рукам, то его, конечно, чиновник приберет или какой-нибудь делец, и народ опять останется ни с чем». Но даже среди тех, кто не стал уезжать на заработки, не смог заниматься бизнесом или найти работу в республике, не наблюдается повального упадничества, как в деревнях центральной России, утонувших в алкоголизме, грязи и беспросветности. «Вы сами видели – у нас и дом могут построить из ничего. С помощью огорода можно прожить год, что-то выращивая, что-то делая, можно даже прокормить семью. Если один человек живет, то он на 10 сотках может вырасти картошку, овощи, на черный день у него провизия есть. Плюс пенсия – и можно жить, особенно если семья большая и у нее 2-3 пенсионера. Если работы нет, на пенсионера только надежда – он накормит. Те, кто работает на Севере, получают по 40-50 тысяч, но у нас такая ментальность, что 10 тысяч проедят, а 40 оставят, чтобы дом построить здесь».
Ногайцы Дагестана оказались в самом сложном экономическом положении среди всех остальных ногайцев страны: по словам местных жителей, 80% молодежи уехало в другие регионы на заработки. Несмотря на наличие национального Ногайского района, с работой очень плохо: крупных и даже средних предприятий в нем нет, мест в госструктурах мало и на них огромный конкурс, а торговля и сфера услуг и так достаточно развиты для семитысячного поселка, и в сфере услуг не могут работать все. Те, кто хорошо учил географию в школе, помнят, что природное богатство севера Дагестана – ногайская степь, огромный массив плодородной земли. И естественно возникает вопрос: почему ногайцы уезжают в другие регионы страны, вместо того чтобы работать на своей земле. Ответ предельно прост: администрация Ногайского района контролирует только 35% своей территории. Нет, там нет вооруженных бандформирований, ополчения и войск другого государства, все законно. В том смысле, что закон служит не людям, а власти. Большая часть земли Ногайского района и соседних равнинных районов используется под отгонное животноводство – сезонный перегон скота, когда летом скот пасется в горах, а зимой – на равнинах. Это появилось еще в советские времена: когда в горах возникло слишком много чабанских точек и встал вопрос прокорма скота, было принято решение пасти его на пустующих равнинных землях. В результате, на исторически ногайских, казацких и кумыкских территориях Дагестана стали появляться сезонные поселения горских народов, причем не только Дагестана, а всего Кавказа. На территории Ногайского района, в частности, было много грузинских чабанских точек – это называлось грузинским перегоном, тогда животных даже перевозили на поездах через весь Кавказ. Потом Грузия стала отельной страной, а чабанские точки какое-то время пустовали. Это было отличной возможностью для ногайцев, но они не воспользовались моментом, хотя могли просто разъехаться по всем этим точкам. В результате, Дагестан принял их к себе и передал горским чабанам.
В советские времена это действительно были сезонные поселения, но сейчас люди живут там постоянно, несмотря на статус «временных населенных пунктов» – то есть, это фактически нелегальные поселения, ненанесенные на карту, непредназначенные для жизни, но в которых вовсю идет жизнь. Эти поселения являются как бы анклавами горских районов республики, а значит, налоги от отгонного животноводства поступают не в Ногайский район, а в тот горский район, который организовал конкретное «временное» поселение. Правда, кое-что Ногайский район все же получает … эрозию почвы: из-за перевыпаса скота ногайская степь больше не является степью, это полупустыня, а местами просто пустыня. Попытки ногайцев что-либо изменить не удались: горские районы не хотят лишаться источников дохода. В этом их поддерживают республиканские чиновники, и в этом проявляется этническая сторона проблемы. Дело в том, что горские народы аварцы и даргинцы испытывают острую нехватку земли, но они являются крупнейшими народами республики, а потому наиболее представлены во власти. Проблема нехватки земли решается за счет степных районов (исторически кумыкских, казацких и ногайских), поэтому основное население «временных» населенных пунктов – тоже аварцы и даргинцы. Не то что бы республиканские власти сильно заботились о соотечественниках: по всему Дагестану «временных» населенных пунктов наберется больше 100, юридически они находятся между небом и землей, а потому трудностей постоянного проживания в них немало, например, непонятно, как там организовано образование и здравоохранение и какого они качества. Но из-за кланового устройства общества и вовлеченности больших людей в получение доходов с отгонного животноводства, интересы «своих» (то есть аварцев и даргинцев, занимающихся отгонным животноводством на территории Ногайского района) ставятся выше интересов «не своих» (то есть ногайцев). Таким образом, отгонное животноводство стало «неотгонным», республиканские власти закрывают глаза на нелегальный статус поселений и все вытекающие из этого проблемы, а с эрозией почвы и вовсе бороться не намерены, потому что это формально находится в ведении Ногайского района. Такая вот анархия. Если бы Ногайский район контролировал свою территорию, то было бы лучше всем: степи, людям, проживающим во «временных» поселениях (они стали бы постоянными), самому району (он перестал бы быть дотационным, имел бы больший бюджет и, следовательно, возможности для создания условий по сокращению массовой безработицы). Одно «но»: в таком случае будут затронуты интересы дагестанской элиты. Еще одним богатством ногайской степи является нефть, но контролирует ее не администрация Ногайского района, а официальный анклав внутри него – город Южно-Сухокумск, подчиняющийся напрямую Махачкале и населенный в основном аварцами и даргинцами. Как и в случае с отгонным животноводством, нефтяные доходы минуют Ногайский район, а закон о недрах не соблюдается (коренной народ не получает нефтяной ренты). У ногайцев, помимо приведенных выше нетипичных для России проблем, остаются и проблемы, характерные для многих регионов страны. Например, когда при борьбе за власть вставляются палки в колеса неудобному для Махачкалы кандидату: угроза расправой, обыски в доме, подкладывание оружия и так далее. Или стандартное хищение средств, выделенных на ремонт дорог. Или некомпетентность некоторых ногайских чиновников, соблюдающих интересы района в последнюю очередь. Сказывается и то, что Ногайский район слишком удален от Махачкалы и других крупных городов и является сырьевым придатком, а единственный завод на территории района был доведен до банкротства. Не видят ногайцы и зарубежных инвестиций, несмотря на наличие турецкой и европейской диаспоры – она предпочитает инвестировать в Казахстан, где бизнес вести выгоднее и проще. В целом, с поправкой на региональную специфику, Дагестан является уменьшенной копией современной России. Ведь в самом деле, ограничение независимости района, у которого забрали полномочия самостоятельно решать свои проблемы и получать доходы с земли и нефти, до боли напоминает сверхцентрализованность формально федеративного государства, в котором столица решает слишком многое. Хотя земельная проблема по умолчанию не носит этнический характер, а терпимость между народами Дагестана достаточно высокая, на деле выходит, что руководство республики действует в угоду горским народам и в ущерб степным. Поэтому этническая карта Дагестана меняется: ареал проживания аварцев и даргинцев растет, а ногайцев, терских казаков и кумыков, наоборот, сужается. Терские казаки, например, практически исчезли из сельской местности Дагестана, остались только в Кизляре, но им есть куда переехать: казацкие регионы страны (Краснодарский край, Ставропольский Край и Ростовская область) помогают казачеству. Ногайцам же уезжать некуда. Эта земля – последнее, что у них осталось. То, что происходит в Дагестане, нельзя назвать нейтральным термином «естественная миграция», более правильное слово – колонизация: для одних народов создаются условия, чтобы жить на территории Ногайского района, для других – чтобы его покинуть. Но не так просто победить ногайский менталитет.
Расул не жил на Севере постоянно, но работал вахтовым методом: 2-3 месяца там, месяц дома. «Чуть-чуть оттает – и обратно. Не жизнь, наверное, в том смысле, что семья в Дагестане живет. У меня семья немаленькая, четверо детей: я там, они здесь. Но с детьми туда переезжать – не вариант. Дети на Севере как играют: на 15 минут выбежали и домой. Там реально холодно. И не Москва, в том смысле, что нет таких торговых центров, где бы дети могли играть. В Ханты-Мансийске проездом был, в нем все по-другому, можно жить и работать, но и то холодно». Расул, как и большинство местных, поехал на Север по необходимости, потому что здесь не мог никуда устроиться. Там не то что бы сказочно платили, но хватило, чтобы погасить долги и скопить на строительство кафе. «Это место я сам построил, в течение года, и год как открыл. Чуть израсходовался, кредитов взял, но потихоньку отдаю. Для нашей местности – это хорошо какое-то свое дело иметь. Вы же видели поселок? Тут магазинов море». (Действительно, по обе стороны длинной главной улицы Терекли-Мектеба находятся различные магазины и кафе, которых слишком много для семитысячного аула – сказывается столичная роль, в обычных аулах ничего такого нет). Кафе Расула небольшое: несколько столиков на первом этаже, есть еще второй этаж. Внутри чисто и уютно. «Тут домашняя обстановка, люди обедают. По вечерам молодежь, бывает, заходит – мы до 10 работаем. У нас семейное кафе, хотя при этом людей работой обеспечиваю: у меня есть официантка, повар, посудомойщица. На Канары съездить не получится, но жить можно». Работая на Севере, Расул не заметил, как выросла его дочка, а с появлением кафе он наконец-то стал проводить много времени с детьми: играет, помогает делать домашнее задание, водит сына на тренировки. Казалось бы, вполне простые радости жизни. Но это именно то, чего лишены многие ногайцы. «Здесь вряд ли кто-то сильно зарабатывает, хотя есть, конечно, пара олигархов. С Севера приходит капитал сюда, сейчас лето – в отпуска приедут люди. Если, например, дед с бабушкой и внуками здесь живут, а невестка с сыном на Севере, то они сюда отправляют деньги – на это их семья и живет. Ну, плюс еще пенсия и пособия. Молодежи здесь практически нет: процентов 90 трудоспособной молодежи уехало отсюда. Остались только те, кто реально выехать не может: если родители больные, например, или нет денег даже на билеты. Мое село в 50 километрах от Терекли-Мектеба, там вся молодежь на Севере. А люди, которым 50 и старше, здесь остаются: вот сейчас сезон, арбузы, дыни будут, зимой скотину держат – это еще есть в селах, но мало». Те, кто выехали, пытаются обустраиваться на новом месте, ведь иметь свой дом – это естественное желание для человека. Правда, это может означать разрыв с исторической родиной. Эльмира Кожаева, главред местной газеты, рассказывает: «Дочка в этом году хочет взять там ипотеку. Я ей говорю, чтобы не брала, это же такая кабала. Говорю, что найду ей работу здесь какую-нибудь, прошу вернуться, Север же здоровье забирает. Но не могу переубедить ее пока». Те, у кого есть финансовые возможности, пытаются обустроиться и на родине. «Кто на Севере, кто в Москве, кто где, а здесь дома строят: один год фундамент, другой – стены. Причем строители – не наши. Узбеки строят, а наши на Севере зарабатывают деньги и отправляют родителям. Такие вот дома-призраки появляются». Такую же формулировку, «дома-призраки» использовала старушка в Карачаево-Черкесии, предложившая нам ночлег. Она удивлялась, что приезжают, по чуть-чуть строят, потом несколько лет поживут и умирают. И чего ради все это?
Строящиеся дома и мечеть на окраине Терекли-Мектеба. Обратите внимание на ландшафт - это полупустыня.
«У нас в районе живет много горских народов. Если у них умирает кто-то, они за сотни километров везут в горы хоронить на свои кладбищах. Также и мы стараемся своих предков провожать на наших кладбищах. Из-за безработицы свадьбы делают здесь и там, но никого там не хоронят. Хоронить везут сюда, поэтому, работая там, дома стоят здесь – на той земле, на которой будут спокойно жить в старости. Это хорошая тенденция, хотя и трудно конечно: брать ипотеку там, но и строить дом здесь», – говорит местный фотограф Владимир Уразакаев. Мне, не ногайцу, такая логика непонятна. Если мыслить рационально, то, принимая во внимание масштабы экономических проблем и, откровенно говоря, нерадостные перспективы будущего, самый простой выход для ногайцев – уехать отсюда и уже не возвращаться. Ну, разве мало в России мест, из которых люди уезжают безвозвратно? Тот же Дальний Восток, переживающий массовый исход населения, или Крайний Север. Владимир Уразакаев объясняет: «Однажды я спросил у папы, отчего мы живем среди песков, может лучше переехать в город, там же хорошо, там большие дома, скверы, трамваи. И так просто он сумел мне объяснить: «я привык, если утром встал и вышел на улицу, видеть горизонт». Вот эта философия видеть простор у нас сохранилась. С горцами не сравнить – они видят ущелья, горы, а у нас это осталось, мы кочевники».
Расул делится мыслями: «У нас менталитет другой. Наши религиозные праздники связаны с землей, с родиной. Мой отец, отец моего отца – все здесь похоронены. На праздники Ураза, Курбан я обязательно еду на кладбище, а живя где-то в Ханты-Мансийске, мне будет трудно это делать. Мы можем там работать, жить до пенсии, но потом все равно возвращаемся. Нас связывает эта земля, несмотря на то, что мы вроде бы кочевники. У нас только клочок вот этой земли остался, и отсюда мы, наверное, уже никуда. Всё здесь, одним словом: родился, жил, умер, похоронили». Не может ногаец без своей степи, привязан он к ней, ведь ничего больше у него не оста-лось. Нет у ногайцев своей республики – они раздроблены пяти регионам страны; нет территориального единства – они везде меньшинство; нет и своей культурной столицы, как у тех же калмыков. У ногайцев осталась только малая часть степи, и если ее не будет – то не будет и ногайцев. Каждый из них словно понимает, что мир малых народов держится за счет территории, без которой народ просто исчезнет. Поэтому появляются дома-призраки, куда ногайцы смогут вернуться под старость; поэтому много людей, слишком много для небольшого народа, реально обеспокоены проблемами и пытаются что-то сделать; поэтому ногайский мир все еще жив. И поэтому ногайцы так трепетно относятся к степи. Эльмира рассказывает: «Летом хорошо: открытая степь, ляжешь на матрас и смотришь на звездное одеяло от края до края. Кажется, встанешь и звезду поймаешь, даже если ты маленький – небо низкое, и звезды, самолеты… Степь и ногайца не разъединить, поэтому мы на горных ногайцев уже как-то так смотрим. … Но наша степь исчезает. У нас здесь все время пасутся овцы, поэтому много травы исчезло, земля не отдыхает. Раньше разнотравье бурное было, в детстве такие разные цветы росли, а сейчас одна трава, и от этого птицы разные исчезли. Что мы детям оставим?» Расул добавляет: «Чуть попозже приехали бы, в мае. В мае эта степь расцветает, там фиолетовые цветки, там красные, там желтые. Именно тогда ты ощущаешь, что это твоя земля. Она и сейчас для меня красивая, но самый цвет – весной. … Сейчас опустынивание идет, травостой погибает и одновременно песчаные дюны наступают – ущерб наносится хороший. Чабаны зимой здесь, а летом должны уходить на горные пастбища, но они не уходят, перегон практически не осуществляется, поэтому скот круглый год пасется и степь вытаптывает. Скоро, в принципе, и бороться будет не за что – останется одна лишь пустыня. Сколько бы мы по Северам и Москве ни работали, нам все равно возвращаться сюда. Видите, здесь дома строят? Есть, конечно, те, кто навсегда уезжают, но большинство в итоге сюда вернется. А с таким раскладом возвращаться некуда будет…» Местный активист Исмаил Черкесов рассказывает: «Тут земля уже на грани опустынивания, она уже деградировавшая, страшно вытоптанная, выбитая земля. Содержание скота на ней в 5-6 раз превышает норму. Нужно временно прекратить хозяйственную деятельность на ней, перестать топтать, убрать скот, и через 5 лет земля сама восстановится. На это, конечно, воля нужна. А если так оставить, то через 5 лет придется миллиарды вкладывать, чтобы пустыню остановить, потому что к этому времени уже будет пустыня». Несмотря на земельные проблемы, в регионе нет межэтнических столкновений: у ногайцев нет претензий к горцам, проживающим во «временных» населенных пунктах, все претензии исключительно к республиканской власти. Нет и убийств на национальной почве, хотя на бытовой – изредка случаются. Недалеко от Терекли-Мектеба есть аул Шумли-Олик, в котором проживают даргинцы – их переселили еще в советское время. Ногайцы с даргинцами в целом живут мирно, правда, иногда случается, что молодежь может подраться, но молодежь дерется по всей стране по любому поводу. До крови дело доходило редко, до убийства, по словам местных милиционеров и простых людей, никогда. Совместное проживание на одной территории является в данном случае объединяющим этносы фактором, также как и межнациональные браки и религия. Это относится не только к Ногайскому району: те ногайцы, которые часто посещают Махачкалу и другие города республики, говорят, что и там не чувствуют притеснения по национальному признаку. В общем, все как в Карачаево-Черкесии: простые люди разных национальностей на одной стороне лодки, а республиканские элиты – на другой.
Другое дело – славянские регионы России. Там у ногайцев, как и у всех людей не славянской внешности, могут быть проблемы, некоторые из-за этого даже возвращаются на родину. Эмир с семьей какое-то время жил в Москве, потом они вернулись в Терекли-Мектеб, в итоге жена и дети живут там постоянно, а Эмир периодически ездит на Север на заработки. «Не успеваю появиться в Москве, а уже чувствую предвзятое отношение: человек смотрит на меня сверху вниз. Я с женой и ребенком в трамвае или парке, и люди начинают прилюдно высказывать свое отношение, что я не русский, им не важно, слышу я или нет. Особенно тяжело бывает, когда жена беременна или когда ты с детьми – люди начинают на ровном месте наезжать на тебя, говорить «понаехали», «наплодились». Одна женщина в торговом центре докопалась: 10 метров в обхвате свободного места в рабочий день, она захотела через мою жену пройти, говорит, чтоб ей уступи дорогу. Жена объясняет, что кругом полно свободного места, проходите, что она никому не мешает. А женщина говорит: «Понарожают всяких…» И столько грязи пошло, довела до истерики мою жену. Много таких моментов было неприятных, поэтому я в Москве не хочу жить. В Питере такого не чувствовал, на Северном Кавказе тоже спокойно. Может, мне так везет». Отношение как к людям второго сорта проявлялось и на работе. «Там, где я работал, кавказцев выживали, было указание оставлять людей из Средней Азии, но по возможности их тоже скидывать – они удобны в ментальном плане, не бунтари, их спокойно можно давить, у них не так развито чувство собственного достоинства, как на Кавказе. Три раза отказали в повышении из-за этого. Если я устраиваюсь на работу, встречаюсь с человеком, предвзятое отношение часто проявляется, а если с обычным прохожим, когда нет никаких контактов, то давления не чувствую. Когда на собеседование прихожу, начальство всегда докапывается, общается как с иммигрантом, подбирает простейшие выражения, чтоб я все понял, как ребенку объясняет какие-то моменты. Или выясняет, почему я, азиат, сделал себе кавказскую прописку и выдаю себя за дагестанца. Не стыдно же быть азиатом, стыдно стыдиться себя». Несмотря на вышесказанное, обратного негативного отношения к русским у Эмира нет. «На работе встречались расисты, но при этом я спокойно общался с людьми, особенно с украинцами – они толерантный народ, который на себе испытал стиль большого брата. Я стараюсь с людьми хорошо общаться. Каждый народ имеет право иметь своих подонков». Этот диалог проходил вечером дома у Эмира: пока он помогал организовать интервью с разными людьми, его жена приготовила шикарный ужин с многочисленными ногайскими угощениями. Нас встретили так, будто мы давние друзья или родственники, хотя это был первый день знакомства с Эмиром. Удивительно, но такой радушный прием – не исключение из правил, а скорее обыденность для ногайцев. Я был поражен, и в течение всей беседы у меня из головы не выходил вопрос, вопрос самому себе: «Смогу ли я также, с такой же теплотой и радушием, принимать гостя азиатской внешности у себя дома?..»
Таких, как Эмир, сезонно работающих на Севере или в Москве, здесь тоже немало. Не-смотря на то, что муж вынужден периодически отсутствовать дома, жена с детьми продолжают жить в своей культурной среде, а семье не нужно покупать жилье в каком-нибудь северном городе. «Здесь деньги крутятся за счет ребят, которые работают за пределами степи: они покупают строительные материалы, дома строят, деньги отсылают родителям – весь местный рынок держится за счет вложений с Севера. Каждая семья старается, чтобы у них в степи был свой дом. Не важно, будут они тут жить или нет, главное – связь со степью не прерывать, это как пуповина».
Чтобы у людей не прерывалась связь со степью, Айнара решила основать независимую газету, которую назвала «Ювсан» (полынь). «У полыни терпко-горьковатый вкус, родной для ногайца. Мы выросли с ним, это как береза для русских. Мы в Сургут отправляем газету, чтобы полынь напомнила им дом, родину, чтобы специалисты захотели вернуться обратно. Те, кто заработал денег, приходят сюда и вкладывают, например, помогли духовенству – мечеть и медресе построили. Один из Нового Уренгоя приехал, начал бизнес, а потом народ захотел, чтобы он стал председателем народного собрания. Вернувшиеся обратно ведут себя активно, добровольно желают помочь народу, тратят свои деньги, но таких людей мало». «У тех, кто выехал, больше инициативы. В степь они приезжают только в отпуска и видят, как меняется жизнь. За счет этого они более осведомлены, им есть с чем сравнивать: уровень там и уровень здесь. И поэтому они больше тянутся к культуре, больше инициативы проявляют, чтобы сохранить наследие», – продолжает Эмир. С одной стороны печально, что судьба уготовила ногайцам необходимость эмигрировать в поисках лучшей жизни. В своей стране они оказываются мигрантами, и если бы не политические границы, то разницы между ногайцем и человеком из Средней Азии не было бы. Действительно, оба работают далеко от дома, семьи обоих живут в степи, оба делают все, чтобы в старости жить на родине, да и отношение к обоим в той же Москве одинаковое – какая разница, «свой» азиат или заграничный. С другой стороны, эти трудности выявляют ногайский менталитет: если бы не он с его фантастической связью с родной степью, то север Дагестана стал бы Дальним Востоком – пустеющим и умирающим. Однако «ногайский мир» продолжает жить своей жизнью: пусть и сложной, зато неповторимой. «Есть же формула Эдиге, основателя нашего государства: в степи (родине), в религии, в языке – единство. На этой формуле держится наше национальное самосознание, и эту формулу должен знать каждый ногаец», – рассказывает Эмир.
В этой истории я затронул только одну составляющую ногайского единства, и мне пока непонятно, работает ли сама формула. Но я точно убедился, что эту часть формулы потомки Эдиге действительно знают. Родина, степь и дом – не пустые слова для ногайцев. Они готовы взять на себя дополнительные трудности в настоящем только для того, чтобы степь продолжала оставаться их домом. Они из современного города готовы вернуться в степь, сильно уступающую в плане удобств и развлечений, если почувствуют, что в степи появилась возможность чем-либо заниматься. Они готовы организовывать разнообразные проекты, будь то независимая газета, КВН или фильм о Сраждине Батырове, чтобы не забыть, что они ногайцы. Они готовы тратить свое время и свои деньги на общественную пользу: на запись колыбельных песен, создание колец с тамгами или выведение новой породы лошадей – чтобы что-то оставить потомкам. Многим может показаться, что ногайцы ведут себя странно и глупо, но они по-настоящему любят свою малую родину.
***
P.S. После слов Айнары я почувствовал досаду, ведь в течение всей экспедиции, несмотря на многие километры в степи, я ни разу не ощутил запаха полыни – того самого, который ногайцы вдыхают с детства и который в какой-то степени направляет их действия по жизни. Какова же была моя радость, когда, уже после всех интервью, на обратном пути в Москву, когда пришлось ночевать в машине посреди степи, я открыл окно. Я почувствовал этот запах – сильный запах полыни в ночной прохладе. Настолько сильный, будто в маленьком помещении пролили эфирное масло. Я вдыхал его и вспоминал слова разных людей о том, что жизнь ногайца немыслима без степи, простора, свободы. Мне кажется, что на несколько минут я ощутил, что такое быть ногайцем.
https://les.media/articles/301111-nepridumannye-nogayskie-istorii
Ногайцы разбросаны по разным частям страны и в каждом субъекте федерации представляют меньшинство. Держась маленькими, удаленными друг от друга анклавами, ногайцы перестали составлять единый этнокультурный массив. А так как каждый анклав за последние двести лет имел собственную историю, то стали заметны ментальные различия между ногайцами. Судьба распорядилась так, что астраханские ногайцы были записаны и почти стали татарами, кубанские ногайцы, проживающие в горах, впитали горскую культуру, дагестанские же ногайцы, наоборот, в большей степени сохранили самобытность. Большинство чеченских ногайцев из-за двух разрушительных войн были вынуждены покинуть родину, а ставропольские ногайцы оказались в составе региона, который не предоставил им ни территориальной, ни культурной автономии, ни даже возможности изучения родного языка в школах. Конечно, есть и объединяющие факторы: ногайская идентичность, язык, прошлое – но достаточно ли этого, чтобы сохранить единство? Что оказалось сильнее: история, разделившая ногайцев, или человеческие усилия в борьбе с несправедливостью? Являются ли ногайцы живым народом или же осколками уже мертвого народа, растворяющегося в других культурах?
В мире немало разбросанных и разделенных народов: каким-то народам история благоволит, а каких-то, наоборот, перемалывает. История ногайцев на протяжении последних двух веков – это история практически полного уничтожения народа. Во второй половине 18 века большая часть ногайцев проживала в Крымском ханстве, включавшем, помимо собственно полуострова, также территории современной южной Украины, части Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев. Ногайцы были главной этнической группой страны, вели кочевой образ жизни и составляли основу крымской кавалерии. Другая, значительно меньшая часть ногайцев проживала в Российской империи на территории современной Астраханской области и Дагестана. Случившаяся трагедия коснулась только крымских ногайцев и не задела остальных. Все началось с Русско-Турецкой войны 1768-1774 годов, в результате которой Крымское ханство перестало быть вассалом Османской империи и стало вассалом России. Последняя хоть и победила, но ногайцы сохранили за собой обширные степные кочевые территории, а значит, на своих южных границах Россия получила нелояльное, свободолюбивое и воинственное население. С этим нужно было что-то делать, и империя решила поселить на новых землях менее проблемное население – христиан, преимущественно казаков, а ногайцев, соответственно, выгнать. Им предложили переселиться за реку Урал (современный западный Казахстан), но ногайцы отказались и решили воевать – это привело к катастрофическим последствиям. Причин огромных потерь ногайцев было несколько. Во-первых, они уступали русским в военном плане – луки и сабли против пушек и ружей. Во-вторых, ногайцам было некуда отступать, а значит, перед ними стоял простой выбор: победа или смерть. В-третьих, они были обмануты Суворовым. Он предложил мир и устроил пир, на котором ногайцы напились, а сам приказал обмотать копыта лошадей войлоком, и ночью неслышно его солдаты напали на ногайцев. Некоторые считают, что отсюда пошло выражение: пуля – дура, штык – молодец. В-четвертых, ногайцы редко сдавались в плен, поэтому при окружении русскими или калмыками сами убивали своих женщин и детей, а затем вступали в последний бой. Всего в результате войны, послевоенных волнений и восстания погибло 300 тысяч ногайцев, а население степи уменьшилось вдвое. Выжившим не разрешили остаться на своей земле. Поэтому последний день восстания (1-е октября 1783 года) считается днем геноцида ногайского народа, а Суворов – национальным врагом. Оставшиеся в живых разделились: одни ушли в Османскую империю (современные Румыния, Болгария и Турция), другие – за реку Кубань, по которой тогда проходила граница России, третьи приняли российское подданство и стали кочевать в пределах современного Ставропольского края. Но на этом страдания ногайцев не закончились.
Территория Ставрополья – преимущественно плодородные черноземы, и российские власти не хотели, чтобы на этих землях велось кочевое скотоводство. Поэтому они были отданы казакам, а большую часть ногайцев переселили на территорию южной Украины, но вскоре и там запретили кочевать. На этот раз выгонять не стали, а просто перевели на оседлый образ жизни. До Крымской войны 1853-1856 годов (то есть в течение примерно 50 лет) ногайцы более-менее спокойно жили на этих землях, там даже был город Ногайск (современный Приморск недалеко от Бердянска). Но после войны ногайцы были обвинены в пособничестве врагу и в итоге изгнаны в Османскую империю. Причины выселения ногайцев непонятны. Какой-то коллаборационизм с их стороны действительно имел место, но, во-первых, тогда многие были недовольны войной – например, русские крестьяне массово поднимали восстания против усилившегося гнета. Во-вторых, ногайцы достойно сражались на стороне России, ведь нарушение присяги в их военной культуре считалось неуместным. Возможно, проигравшая войну империя решила самоутвердиться за счет ногайцев. Как бы то ни было, южная Украина была полностью очищена от коренного населения.
Закубанским ногайцам повезло меньше. После ликвидации Крымского ханства и до Адрианопольского мирного договора 1829 года Закубанье (южная часть современного Краснодарского края) формально входило в состав Османской империи, но фактически было независимым: турки контролировали только крепости черноморского побережья (Анапу, Суджук-Кале, Поти и другие). Большая часть Закубанья (от побережья до реки Лабы) была населена черкесскими племенами, а ногайцы проживали между реками Кубань и Лаба. Это был последний осколок Крымского ханства, переживший само ханство почти на полвека. Также часть уцелевших от российского разгрома ногайцев поселилась на черкесских землях: ногайские аулы были по всему левому берегу Кубани и близ Анапы – для защиты крепости. Таким образом, жизнь ногайцев стала тесно связанной с жизнью черкесов: их аулы находились рядом друг с другом, оба народа одинаково страдали от казацких набегов и вместе осуществляли набеги на казачьи земли. Итогом Русско-Турецкой войны 1828-1829 годов было то, что Закубанье досталось России, вот только местные жители не считали себя подданными Османской империи, не платили ей дань и очень удивились, что их территории были переданы другому государству. Съезд черкесских племен решил не принимать подданство России. Так началась (продолжилась) война на Западном Кавказе. Поскольку Черкесия представляла собой не цельное государство, а союз племен и поэтому не имела единой армии, а много разных армий и отрядов, то война на Западном Кавказе стала партизанской. Россия в свою очередь осуществляла карательные экспедиции на территорию противника: уничтожала аулы, сжигала посевы и забирала скот. Никто тогда не отделял черкесские аулы от ногайских: и тех, и других называли хищниками и беспощадно уничтожали – ногайцы разделили страдания черкесов. Из-за массового сопротивления и партизанской тактики эта война растянулась на десятилетия (до 1864 года) и стала катастрофой для черкесов, абазин и ногайцев. По данным русского историка Потто в войне погибло 400 тысяч горцев, и еще 500 тысяч изгнано в Османскую империю (из них 50 тысяч ногайцев). Для черкесов дата окончания Кавказской войны (21 мая 1864 года) является днем геноцида. Выжившим не позволили остаться на своей земле, а предложили выбор – переселиться на равнины Кубани или уплыть в Османскую империю. Большинство выбрало последнее, но доплыли до турецкого берега не все: корабли были маленькими и загружались битком, поэтому тонули в случае малейшего шторма. В результате Западный Кавказ был практически очищен от коренного населения: черкесы сохранились лишь в нескольких аулах близ Сочи и в Республике Адыгея, а ногайцы - в Ногайском районе Карачаево-Черкесии. Вся эта длинная история приведена не просто так. Оба народа – ногайский и черкесский – пережили национальную трагедию. У обоих народов есть конкретная дата памяти (1 октября и 21 мая). Да, исторически ногайская трагедия растянулась на более длительное время, и 1-е октября 1783 года формально не включает в себя последующие события Крымской и Кавказской войн. Но это формально. Фактически, оба народа имеют даты, в которые нужно обязательно помянуть прошлое. Они и поминают, но делают это по-разному. 21 мая черкесы с национальными флагами в национальных одеждах выходят на улицы и проводят траурные мероприятия и шествия. Не стоит думать, что этот день политизирован, просто у черкесов в их новейшей истории самым значимым, переломным событием стала трагедия, а настоящий национальный день возможен только на основе значимого события. Черкесы используют день трагедии не просто для памяти прошлого, но для консолидации общества – поэтому траурные шествия проходят по всему миру, а разрозненное черкесское общество обретает единство. 1 октября ногайцы не устраивают никаких мероприятий – обычно жертв трагедии поминают дома. Кто-то сделает пост в Интернете, кто-то соберется маленькой кампанией, кто-то пойдет в мечеть (там читают молитвы и могут раздавать милостыню), но, чтобы в национальных одеждах с национальными флагами выйти на улицу на траурное шествие, такого не случается. Конечно, вопрос не в том, чтобы выйти на улицу и покричать о чем-то, а в том, что у разрозненного народа нет национального дня – того самого, который объединял бы всех ногайцев. Я спрашивал ногайцев, почему такого дня нет, и хотят ли они, чтобы он появился. «А зачем? Сами посудите. Единение идет, например, на конференциях, за круглым столом, когда проходят какие-то международные фестивали. А зачем нам выходить на улицу? Народов так много и если каждый будет так выпячивать себя, то это не приведет к хорошему», – считает Роза, учитель истории из Астрахани. «В Астрахани этому сильно внимания не уделяют, но знают, что эта дата есть, могут молитвы по-читать. У ногайцев не принято выносить сор из избы», – говорит Линара. «На 1-е октября молодежь что-то смотрит в Интернете, обсуждает, а я сам ничего не делаю», – рассказывает певец Магорби Сеитов из Карачаево-Черкесии.
Может показаться, что ногайцы вообще сторонятся массовых мероприятий, но это не так. Например, 9-го мая ногайцы выходят на улицу и отмечают праздник вместе со всей страной. Говорить о страхе перед властями тоже не приходится – в республиках Кавказа черкесам никто не мешает устраивать траурные шествия. Хотя какое-то опасение у людей все же есть. «Это националистически получается: великий полководец – и вдруг такие дела творил», – утверждает Магомед Найманов из Черкесска. Некоторые ногайцы не задумывались о важности национального дня. Другие считают, что он нужен, но каких-то инициатив, направленных на его внедрение, среди ногайцев нет. «У черкесов это сложилось в рамках движения, а у нас движения нет», – говорит Эльдар Идрисов, лидер астраханского ногайского общества «Бирлик». «День траура не будет объединяющим фактором для ногайцев, потому что у нас нет такой объединяющей силы – у черкесов три республики и первые лица республик участвуют в съездах», – считает писатель Мурат Авезов. Можно прикрываться тем, что ногайцы не любят вспоминать плохое; или опасаться того, что право народа на историческую память может кому-то не понравиться; или рассуждать о нецелесообразности уличных мероприятий. Но все дело в отсутствии объединяющей силы – инициативы простых людей и воли политических лидеров. Внедрение национального дня обсуждалось в 90-е годы – тогда была целая плеяда культовых личностей во главе со Сраждином Батыровым – художником, хореографом, который возродил ногайские танцы и создал национальный ансамбль «Айланай», ставший одним из рупоров ногайского возрождения. Нарбике Муталлапова, в прошлом руководитель отдела культуры Ногайского района Дагестана, рассказывает: «Сраждин хотел объявить 1 октября днем ногайского траура, но не успел. А больше попыток не предпринималось: одни умерли, другие заболели, третьи ушли во власть. Сейчас молодежь делает мероприятия, но огня, чтоб горели за народ, я не вижу. Следующее поколение должно родить таких людей, ведь мы стареем и многие уже ушли. Я очень надеюсь, что придет смена». Для черкесов память о трагических событиях не ограничивается траурными шествиями. Черкесское общество называет те события геноцидом и добивается его признания на международном уровне – так парламент Грузии в 2011 году признал Кавказскую войну актом геноцида черкесов.
По словам этнолога Ахмета Ярлыкапова, у ногайцев нет стремления к признанию геноцида. Сам Ахмет не очень согласен с термином «геноцид» по отношению к тем событиям, задумался, как бы это лучше назвать, и сказал: «Признайте хоть чем угодно». Также, по его словам, важно не только признание факта, но и правдивое описание событий. В этом тоже заключается проблема: ногайский мир слишком маленький, у него просто нет такого количества историков для изучения данного вопроса. Да и ногайский менталитет словно против этого – нежелание вспоминать тяжелое прошлое никуда не денешь. Миру же ногайцы неинтересны. Отношение к суворовским событиям различается в зависимости от региона проживания ногайцев. Так, среди астраханских ногайцев, которых не коснулись этнические чистки и депортация, отношение к Суворову относительно нейтральное. Некоторые ни в чем его не обвиняли, потому что это было «государево решение», а он «человек подневольный» и просто «выполнял приказ». Соответственно, виноватыми оказывались «история» и «какие-то обстоятельства». В Астрахани я ни от кого не слышал термин «геноцид», и у меня возникло ощущение, что местные ногайцы предпочли забыть прошлое своего народа. Историк Викторин вообще заявил, что ногайцы сами во всем виноваты: сначала приняли российское подданство, а потом отказались переселяться за Урал; вместо этого напали на Суворова, а потом получили от него. Ничего нового: русские, конечно же, благородны, а враги, конечно же, коварны. Но одно дело русский историк Викторин, а другое дело сами ногайцы.тВ Карачаево-Черкесии, наоборот, я был удивлен тем, что люди так легко употребляют термин «геноцид» – словно нечто общепринятое. Это делали и работники администрации, и сельские жители, и официантка в кафе, и люди творческие. Так, дизайнер Асият Еслемесова в самой начале встречи сказала про «непризнанный геноцид», а бабушка, у которой мы ночевали, упрекнула Суворова: «А если прикажут стрелять в мать родную, то тоже будут?». «Геноцид, я считаю, потому что неправильное ведение войны. Это уже не война, это уничтожение населения», – считает Магомед Найманов. В газете «Ногай Давысы» в Черкесске сказали, что никто не запрещает проводить массовые мероприятия, но они должны проводиться, если признан геноцид, а Россия не признает геноцид ногайцев. Другие же народы республики проводят массовые мероприятия, потому что черкесский геноцид признан на региональном уровне (республики Адыгея, Кабардино-Балкария и Карачаево-Черкесия), а карачаевский (депортация 1943 года) – на уровне страны.
Дагестанские ногайцы скорее солидарны с кубанскими, хотя суворовские события их тоже не коснулись. Но, во-первых, в Дагестане немало потомков кубанских ногайцев, бежавших туда во время Кавказской войны. Во-вторых, Дагестан – центр современной ногайской культуры и общественной жизни, и он просто не может дистанцироваться от ногайской истории. На вопрос, что объединяет ногайцев помимо языка, нередко звучал ответ «история». Поэтому современные ногайцы часто обращаются к Ногайской Орде и своим великим правителям Эдиге и Ногаю как к символам гордости и идентичности. Они как Линкольн для американцев или Гарибальди для итальянцев. Правда, ногайские ханы были слишком давно. Какое отношение они имеют к современной истории и культуре – большой вопрос. В то же время более новая история, пусть и трагическая, никак не направлена на консолидацию ногайского общества. Несмотря на то, что ногайская трагедия связана с Российской империей, ногайцы не держат зла на русских. Может быть, это редкая случайность, но я не встретил ни одного человека, который бы испытывал хотя бы раздражение к русским, не говоря уже о ненависти. Многие искренне удивлялись моему вопросу о негативных чувствах к русским и не понимали, почему они должны быть. «Ненависти к России у нас нет. У нас такое же отношение к тому, что творится в стране, как и у тамбовского мужика», – говорит Иса Капаев. Не повлияло на отношение ногайцев к русским и советское время, хотя тогда ногайцам досталось неслабо (впрочем, как и другим народам). Ногайцев не обошли сталинские репрессии, когда была выслана ногайская интеллигенция и уничтожен цвет нации. Затем, в 1957 год состоялся раздел ногайской степи, в результате которого народ оказался разорван на три части – Дагестан, Ставропольский край и Чечню. В итоге ногайцы не просто не получили свою республику или автономию в отличие большинства других народов страны, но везде оказались меньшинством.
«За всю историю советской власти в Карачаево-Черкесии бронь в аспирантуру получил только один историк Рамазан Керейтов, все остальные были соискателями. После того как Советский Союз рухнул, хочешь – в аспирантуре учись, хочешь – в докторантуру иди, хочешь – 15 работ пиши», – вспоминает Аминат Курмансеитова. «В советское время к ногайцам было пренебрежительное отношение из-за того, что люди приезжали из сел и знали очень плохо русский язык. Сейчас с русским языком у всех всё нормально. Агрессия в обществе встречалась в 90-х годах, сейчас этого меньше. Появилось много межэтнических браков, уже в нескольких поколениях, поэтому все привыкли кушать и кайнары, и пасху с куличами», – говорит Линара из Астрахани. События последних лет тоже не приводят к озлоблению ногайцев, несмотря на усилившуюся в стране исламофобию и нередкое отношение к азиатам как к людям второго сорта. Ногайцы отмечают русский шовинизм в Москве или казацких регионах страны, но сдержанно к этому относятся, словно старики к проблемным подросткам. «В школе, когда начинается какой-то конфликт, русские дети ногайских детей обзывают корсаками – это оскорбительное прозвище казахов. А со стороны ногайских детей какая-то растерянность происходит, и они какого-либо прозвища оскорбительного характера по отношению к русским не говорят – его просто нет. Видимо, это идет с колониального времени, да и великодержавный шовинизм еще в крови. Плюс сейчас телевизор всё усиливает», – делится наблюдениями Амир из Астраханской области.
Некоторые ногайцы отмечали позитивный вклад современной России в развитие ногайского мира. «Сегодняшняя Россия не виновата в том, что было сделано с ногайцами. Сегодняшняя Россия позволила нам ознакомиться со всеми архивными и музейными материалами – всё оказалось доступно. До этого народ долгие годы жил в темноте. Некоторые люди трубили об этом, некоторые и головы сложили. И по сегодняшний день идет война если не с Россией, то со своими правителями. Лично у меня на русских обиды нет, горечь есть, но обиды нет – сколько лет назад это было», – говорит Нарбике. «Те, кто остались в России, сохранили язык, территорию, название «ногайцы». Те, кто в Турцию ушли, пишутся турками. В Казахстане ногайцев нет как ногайцев, там они – казахи. Только в России мы сохранились именно как ногайцы, и это тоже надо признать», – считает Исмаил Черкесов. За последние двести лет жизнь ногайцев стала тесно связанной с жизнью русских. И речь не только о смешанных браках, экономическом взаимодействии и соседском проживании. «Несмотря на то, что ногайская государственность была сломана именно Россией и ногайцы претерпели от нее много зла, мы оставались патриотами во все времена. Мы по факту патриоты, потому что до нас столько поколений ногайцев в русских войнах воевало. Почему привлекали ногайцев в Литву или Польшу? Потому что мы были опорой трона, постоянно властям служили. Такой у нас уклад», – продолжает Исмаил. «Мы с русскими дрались на свадьбах, но и действовали вместе, защищали свои интересы. Я был советским человеком, меня не называли ногайцем, меня называли русским. Куда денешься? Другой родины у меня нет, ее не выбирают, мать она или мачеха. Просто есть более любимые и менее любимые дети», – говорит Мурат Авезов. История крепко привязала ногайцев к России, насколько крепко, что они стали ощущать себя ее составной частью. Когда-то ногайцы вынуждены были принять российское подданство. Сегодня же они не могут представить себя вне российской идентичности. Поэтому они не уезжают в Турцию или Казахстан. Поэтому они остаются патриотами России, какой бы чужой для них она ни была. И в этом потомки Эдиге на удивление едины. Наблюдаем ли мы то, что ногайский мир перестал отделять «своих» от «чужих» и перешел в предсмертное состояние? Или же это способ выживания для малочисленного народа, когда оставшиеся силы направлены на созидание, а трата времени на негатив – непозволительная роскошь? Истину знает только время.
В Карачаево-Черкесии в ауле Эркен-Халк находится «Музей истории и культуры ногайского народа». Это старое двухэтажное здание с четырьмя секциями, каждая из которых посвящена определенному периоду истории ногайцев, начиная со Средневековья и до советского времени. Глава музея Светлана Рамазанова устроила нам персональную экскурсию и поделилась интересными мыслями и своими переживаниями о ногайском народе. «Я плохо сплю из-за того, что язык пропадает. Ведь если не будет языка, то не будет культуры, а если не будет культуры, то исчезнет народ. Любой народ исчезает – это неизбежность, и с этим ничего не поделаешь: большое проглатывает малое.
Почему ногайцы вымирают? Несколько причин:
1) Межнациональные браки;
2) Ногайцы говорят на русском языке (особенно на Севере) или на папином языке, хотя при этом продолжают считать себя ногайцами;
3) Это естественный процесс развития общества, это неизбежно;
4) Какое может быть развитие, когда ты маленький и варишься в собственном соку».
С двумя тезисами Светланы я соглашусь, а два попробую опровергнуть. Хотя даже эти опровержения вряд ли способны поменять общий вывод.
Опровержение №1.
Опасность межнациональных браков в большей степени относится к Астрахани, Северу и крупным городам, в общем, к местам, где ногайцы не проживают компактно. Из-за более светского и урбанизированного образа жизни там чаще случаются браки между русскими и ногайцами. Дети в этих браках обычно сами выбирают религию, если конечно между родителями не было четкой договоренности, и выбор чаще падает на христианство – религию большинства. Ногайский язык в условиях большого города тоже быстрее забывается, чем на Кавказе. В итоге дети в таких семьях оказываются под бо́льшим влиянием русской культуры, и теряют связь с ногайским миром. Если же дети от русско-ногайских браков растут в ногайском селе, то все не так однозначно. «У нас народ дружно живет, нет конфликтов, даже на личной основе, потому что все переженились. У меня в классе есть двое учеников, мальчик и девочка, у них папы русские, а мамы ногайки. Девочка считает себя русской, но на ногайских праздниках лучше всех читает стихи на ногайском, у нее очень хорошее произношение. А мальчик себя не проявляет никак на этих праздниках, он, наверное, больше русский. А так, менталитет обычный, как у всех», – говорит Гульниса, учитель в селе Джанай Астраханской области. На Кавказе все по-другому. Аминат Курмансеитова рассказывает: «Все-таки здесь Восток, на Востоке национальность определяется по отцу. Национальность по матери может быть только в том случае, если мать развелась с мужем и со своим ребенком жила у себя. В этом случае она может не только национальность, но и фамилию поменять. На Востоке даже у не мусульманина родословная идет по отцовской линии. Поэтому 99 % населения, рожденного от черкеса, записывается черкесом, от карачаевца – карачаевцем, от ногайца – ногайцем, от русского – русским. Если ногайка выходит замуж за русского, у нее ребенок русский, если за черкеса – ребенок черкес. Разговоры о том, что мать даст свою фамилию и перепишет на свою национальность, вообще не рассматриваются. Это даже не обсуждается, и фамилия всегда отцовская». Это правило соблюдается у всех восточных народов, за редким исключением. Поэтому в той же Астраханской области если отец ногаец, а мать казашка, то ребенок будет ногайцем, и наоборот. Потеря национальной идентичности в таких браках не страшна, в отличие от браков с русскими. «Черкесы говорят, что мы красивые, потому что с ними смешались. Доля правды в этом есть: у ногайцев есть черкесские роды, а у черкесов – ногайские. У меня прабабушки – карачаевки, и это неплохо, это улучшает кровь. У чеченцев и карачаевцев всплеск: они принимали в свои ряды всех подряд и сильно обновили кровь в 19 веке. У карачаевцев 70-80% населения – пришлые: абазины, грузины, ногайцы, черкесы. Поэтому у них сильный потенциал, много культурных деятелей, просветителей, писателей. Но мы не массово перемешиваемся: 10-15% семей – это допустимо, даже нужно, поэтому у нас и хорошее развитие. Ничего плохого в этом нет, смешение – путь к лучшему. Кровь всегда надо обновлять, иначе произойдет деградация», – считает Керим из Черкесска. Межнациональные браки сами по себе не угрожают ногайцам, но становятся проблемой для диаспоры. Выходит, чтобы избавиться от проблемы, нужно просто остановить массовую миграцию. Остановить! Миграцию! Хм… так ли уж неправа Светлана в своем тезисе?
Согласие №1.
Исчезновение малых языков – действительно неизбежность, объединяющая всех ногайцев страны. Просто в городах этот процесс идет быстрее, в деревнях – медленнее, но к общему знаменателю в итоге придут все. Это как с Интернетом: вчера он был только в городе, сегодня же есть везде. О причинах исчезновения языка было сказано немало. О принимаемых мерах по его сохранению будет рассказано в отдельной истории. Философский вопрос, который я задавал ногайцам, звучал так: «Если исчезнет язык, то что будет с народом: он сохранится или тоже исчезнет?» Мнения людей разделились, причем разделились примерно поровну. «Колумбийцы же – единый народ. Они испаноязычные, но если этнически заглядывать внутрь, то большая часть у них – индейцы местные, какая-то часть – потомки испанцев. Также арабов много – торговцы в портах были арабами. И вот они все вместе они стали колумбийским народом. Это ярко выражено у Маркеса, он показал новую общность, новое государство. Такая ситуация, видимо, будет и у нас. Хотя из-за религии тяжелее будет стать единым народом», – рассуждает писатель Иса Капаев. Магомед Найманов придерживается другого мнения: «Ногайский народ как народ сохранится. В статистике. А знать свой язык он не будет. Без языка народ легко может быть народом. Например, Беларусь, где 95 % не знают белорусского языка, тем не менее, белорусский народ существует». Более того, Беларусь в этом не одинока: ирландцы тоже не стали англичанами, хотя поголовно говорят на английском. На первый взгляд, убедительным доказательством сопротивления ассимиляции является то, что дети, не знающие ногайского, все равно считают себя ногайцами. Но все не так просто. «Если человек не знает своего языка, не говорит на родном языке, то это уже неполноценный ногаец, его трудно назвать ногайцем на 100%», – убежден Исмаил Черкесов. Мне кажется, Исмаил попал в самую точку. Что больше делает ногайцев ногайцами: самоназвание или возможность прочитать эпос Эдиге на родном языке? «Мы плохо говорим на родном языке, но когда читаешь стихи на ногайском, слушаешь старые песни, слышишь пожелания – прямо тоска берет! Но мы этим не живем. Много информации идет, а моё родное – где-то глубоко внутри. У детей же этого еще меньше – поэтому нации и уходят», – замечает Светлана Рамазанова.
Опровержение №2.
Многие ногайцы философски смотрят на происходящую на их глазах потерю языка и ассимиляцию, потому что уверены в неизбежности исчезновения этноса. Их уверенность базируется на теории этногенеза и пассионарности Льва Гумилева – во время экспедиции я столько раз слышал эту фамилию, что у меня сложилось впечатление, будто она стала мантрой для ногайцев. По Гумилеву, каждый этнос проходит жизненный цикл от рождения до смерти, и ногайцы сегодня как раз находятся на стадии умирания. Можно много писать о том, что данная теория, несмотря на простоту и вроде бы логичность, не нашла поддержки ни среди отечественных, ни среди зарубежных ученых, вызывает много споров и во многих моментах притянута за уши, но так устроен человек, что должен во что-то верить. Светлана Рамазанова не сказала ничего нового о Гумилеве, просто была еще одним (5 или 6 по счету) собеседником за короткий период времени, рассуждавшем о неизбежности исчезновения ногайцев. Я позволю себе не согласиться как с Гумилевым, так и с ногайцами. Ведь «естественный процесс развития общества» одинаково подходит как для объяснения каких-либо закономерностей, так и для оправдания ошибок и бездействия. Есть народы древнее ногайцев, которые в настоящий момент переживают стадию развития. Например, монголы, которые в 1990 году избавились от идеологии и взяли курс на построение демократических институтов общества и развитие современной буддистской культуры. Конечно, можно возразить, что Монголия – отдельное государство, а ногайцы – часть большой страны, но это только подтверждает роль исторического пути и единства народа в развитии общества и опровергает абстрактную стадию умирания этноса.
Одним из залогов сохранения культуры является наличие автономии, которая способствует консолидации общества. Это не гарантирует развитие этноса (те же финно-угорские народы России, имеющие свои республики, стремительно ассимилируются и выбирают русскую идентичность), но дает шанс на развитие. Воспользуется ли им народ или нет – другой вопрос. В ногайском обществе по-прежнему наблюдаются признаки жизни: помимо собственной культуры, проявляющейся даже у молодежи (всех этих танцев, свадеб, тамг) и исторической памяти, среди ногайцев немало инициативных людей, которые пытаются что-то сделать для народа. Но только в условиях автономии инициатива может принести крупные плоды, иначе будет не услышана или раздавлена.
Согласие №2.
Ногайцы оказались малочисленны и разбросаны, и их общество находится под сильным влиянием четырех более мощных культур, каждая из которых ослабляет ногайский мир.
Русская. Ногайцы считают себя частью России, живут в русскоговорящей среде и испытывают мощное влияние русской культуры. Несмотря на постепенную утрату родного языка, ногайцы не считают, что в России им грозит ассимиляция, наоборот, барьерами на ее пути являются ногайская внешность и религия, да и большинство ногайцев живет в условиях определенной культурной автономии. Угроза от русского мира в большей степени проявляется в Ставропольском крае и на Севере – там сильнее потеря родного языка и утрата культуры. К тому же в некоторых регионах возрастает русский шовинизм: в том же Ставрополье ногайцы считаются диаспорой, а не коренным народом и воспринимаются недружелюбно, что в принципе характерно для казачьих регионов страны по отношению к мусульманскому населению (ногайцам, черкесам, туркам-месхетинцам). «Когда говорят, что ногайцы станут русскими, мне в это слабо верится. Однажды я поехал в Оренбург в архивы. Какие там обороты речи: «милостивый государь» и так далее! Как все красиво написано – я же говорю, я воспитан в русской культуре и для себя не считаю это горем. Читаю – и прямо бальзам на душу. Меня жена ругает, говорит, что я превращаюсь в совка. У меня несколько идентичностей: местная – карагаш-ногай, астраханский ногаец; другая – астраханец; следующая идентичность – ногаец, представитель ногайского народа; и следующая – россиянин, есть эта идентичность, я ее не выкидываю», – говорит историк Рамиль Ишмухамбетов.
Казахская. Долгожданная независимость от Российской и советской империй привела к национальному подъему казахов и развитию их культуры, но независимая культурная политика неизбежно порождает споры с соседними народами. Противостояние с ногайцами случилось из-за близости языков, схожей культуры, подавляющего численного превосходства казахов и того, что Ногайская Орда практически полностью располагалась на территории современного Казахстана. Поэтому кем считать кочевых поэтов 15-16 веков – ногайцами или казахами? (сами поэты в своих произведениях обращались к ногайцам, а не к казахам, но история знает примеры, когда народы меняли самоназвание). Являются ли ногайцы отдельным народом или субэтносом казахов? (большинство ногайцев считает себя отдельным, пусть и родственным народом – все-таки разница в языке, в свадебных и похоронных обрядах присутствует). Для казахов победа в этих спорах означает получение ногайского наследства. Для ногайцев – что они равноправный, пусть и небольшой по численности народ. Важно отметить, что споры происходят исключительно в Интернете, поэтому для одних – это чуть ли не дело жизни, для других – абстрактная, раздутая вещь, не имеющая отношения к реальности. «Со стороны казахов нет пренебрежительного отношения к ногайцам, хотя в Интернете идут споры. Я обожаю Казахстан, мы с ними слишком близки, но частью казахской нации я не хотела бы становиться. Мы в 1992 году приезжали в Казахстан на симпозиум, и певица Кумратова исполнила эпические произведения, в которых упоминаются ногайцы. Там было много ученых, разных деятелей, и они говорят о Кумратовой: «Это наша, казашка она». Затем спрашивают, кто мы. Мы отвечаем, что ногайцы, а они говорят: «Вы тоже казахи, мы одно дерево». Я говорю им: «Да, но не забывайте, что мы корни, а вы ветки и листья», – вспоминает Нарбике. «Многие молодые ногайцы поют казахские песни. Когда меняется родное на что-то родственное, но чужое – мне это не нравится», – говорит Мурат Авезов. «Одни говорят, что приносить казахские песни на ногайские свадьбы – неправильно, но вы дайте тогда ногайские песни. Потому что казахские песни подходят по менталитету и мелодике. У нас композиторов хороших мало, поэтому приходится казахские и киргизские песни переделывать. С одной стороны, нет песен потому, что нет исполнителей. С другой стороны, исполнители не появляются, потому что нет системы эфира, ротации, а это упирается в то, что нет автономии», – считает Исмаил Черкесов. Проблема в том, что ногайский мир слишком маленький, чтобы воспроизводить собственную культуру, в то время как Казахстан предлагает современные песни и фильмы, литературу и науку, колыбельные песни и национальную одежду. Если ногаец не хочет полностью обрусеть, а пытается сохранить элементы степного менталитета и кочевой культуры, то он просто вынужден смотреть в сторону Казахстана.
Татарская. Влияние татар на ногайцев ощущается только в Астраханской области, где проживает переходная татаро-ногайская группа (юртовцы) и где раньше ногайцы были записаны татарами. Татары являются вторым этносом в России после русских и, как и казахи, переживают национальный и культурный подъем. Татарские организации многочисленны, у них есть деньги на проведение образовательных и культурных мероприятий. Поэтому неудивительно, что, видя мощное татарское движение и слабое ногайское, многие выбирают татарскую идентичность. «Наши старики поют татарские песни. У меня родной дядя называет себя татарином, зная, что он не татарин. Я люблю татарский язык, это мой второй язык после ногайского. Я могу по-татарски что-нибудь спеть, у меня бабушка – татарка. Но по самоопределению я ногаец. Опаснее всего для нас татары и казахи именно чрезмерным сближением. Если потеряется чувство «свой-чужой», то мы исчезнем», – считает историк Рамиль Ишмухамбетов.
Северо-Кавказская (горская). Исторически кочевой ногайский мир и горский мир относились к разным культурам, хотя и пересекались между собой. Особенно это было характерно для Западного Кавказа: Крымское ханство и Черкесия зависели друг от друга. Поэтому черкеска и папаха являются элементами одежды как для ногайцев, так и для многих горских народов. Поэтому в обеих культурах существовала практика аталычества (когда горские дети росли в ногайских семьях, и наоборот) и куначества (настолько тесной дружбы между людьми, что они фактически становились родственниками). Но после суворовских событий и массового изгнания ногайцы сохранились лишь в нескольких аулах по соседству с горскими народами, поэтому ногайская культура частично подчинилась горской и стала развиваться вместе с ней. Жизнь рядом с горцами постепенно стирала культурные различия, но в то же время способствовала сопротивлению советской культуре: в результате у кубанских ногайцев сохранились лошади и собачьи бои, как и у других народов Карачаево-Черкесии. Впрочем, идентичность, ногайский чай, женский национальный костюм – все это не осталось в прошлом; да и ногайский язык никуда не делся, несмотря на соседство с более крупным и очень похожим карачаевским языком. Поэтому в настоящее время кубанские ногайцы являются и ногайцами, и горцами, как бы странно это ни звучало.
Другое дело – ногайская степь. Она долгое время жила аутентично и сохраняла кочевую культуру вплоть до прихода советской власти. Коммунисты сначала привели ногайцев к оседлому образу жизни, а потом разделили степь, отдав две ее части Чечне и Дагестану – так местные ногайцы постепенно попали под влияние горской культуры. Поэтому среди них распространился суфизм. Поэтому некоторые делают дагестанский акцент «ле». Поэтому все ногайцы танцуют лезгинку. В то же время многие дагестанские ногайцы подчеркивают, что они не горцы. На собрании молодежной организации в Терекли-Мектебе прозвучала такая фраза: «Подражаем горцам немного, но не горцы». А это сказал Мурат Авезов: «Посмотри на меня, какой я дагестанец. Меня просто взяли и отдали в Дагестан – насильно жених, насильно невеста». По поводу лезгинки мнение разделилось: одни к ней плохо относятся и даже считают, что с ней нужно бороться, другие же рассматривают ее как часть современной ногайской культуры. «Некоторые говорят, что это не наш танец и его нельзя танцевать. Ну, и вытесни ее тогда другими танцами, традиционными ногайскими. Сейчас у нас лезгинка как данность. Во многом это даже ногайский танец, потому что некоторые элементы чисто ногайские. Но горцы танцуют ее с подскоками, поднятием рук – вот это не наше», – считает Мурза, участник молодежной организации «Возрождение».
«Я в Москве прожил 12 лет, у меня каких только друзей не было: русские, армяне, грузины. Но дагестанцев почему-то не было. Вот парадокс: и не потому, что к ним плохо отношусь, просто менталитет у нас другой. А с русскими очень легко сходимся, прямо слету».
Также дагестанские ногайцы оказались под влиянием кавказского суфизма – смеси ислама и горских обычаев. Суфизм стал особенно популярным в Дагестане, Чечне и Ингушетии, поэтому «восточно-кавказский ислам» отличается от «обычного» ислама, характерного для Поволжья и Западного Кавказа. Исторически ногайцы отказались от суфизма еще в 18 веке, но в современном Дагестане суфизм получил такое распространение, что если ты против суфизма, то ты чуть ли не ваххабит. В результате, некоторые «обычные» ногайские имамы были вынуждены покинуть республику, в ногайских мечетях появились суфийские имамы, а среди дагестанских ногайцев суфизм стал набирать популярность. Это привело к противоречиям между верующими ногайцами. В целом, суфисты более консервативны, и это бросается в глаза: в Астрахани ногайские женщины одеты по-европейски, в Карачаево-Черкесии они ходят в платках (и то далеко не все), в Дагестане женщина без платка – редкость, более того многие оставляют открытыми только лицо и кисти рук.
Нужно ли противодействовать более мощным культурам или же это уже бесполезно? Каждый решает сам для себя. Одни ногайцы говорят, что главное – быть мусульманином, а национальность не имеет значения. Такой выбор разумен в условиях тесного взаимодействия кавказских народов. Другие считают, что казахи и ногайцы – это один народ. В условиях глобализации это тоже неплохая формула сохранения. Третьи уезжают в крупные города и вступают в брак с русскими, что означает отрыв от ногайского мира если не для самих уехавших, то уж точно для их детей. Но и это неизбежность современного общества. Впрочем, есть и четвертый вариант – лучше всех его озвучила Нарбике: «Сегодня дай мне возможность выбрать другую нацию, даже самую великую, я бы не смогла. Для меня ногайцы – мой великий народ. Я всегда говорю начинающим певцам: забудьте прошлое, живите настоящим, делайте свою историю. А вы восхваляете Эдиге, в песнях слова пафосные. Ногаец был бессловесен, разбросан, жил в темноте, под прессингом. Но если мы тогда выжили, то теперь не можем исчезнуть. Хотя эта борьба должна быть каждый день. Все должны помнить составляющие народа: язык, историю, культуру. Если это исчезнет, то исчезнет и народ».
Раздробленность ногайцев привела к тому, что в советские времена связь между регионами была минимальной, а общение с зарубежной диаспорой не происходило вовсе. Например, многие в Астрахани вообще не знали, что ногайцы живут где-то еще. В конце 80-х стало возможным создание национальных организаций и свободное перемещение по стране – и ногайцы разных регионов начали постепенно взаимодействовать друг с другом. В первую очередь стали проводиться культурные мероприятия и общеногайские съезды на самую разную тематику: так, оказалось возможным не только появление в Дагестане ногайского ансамбля «Айланай», но и его гастроли по другим регионам страны. Затем к ним добавились образовательные и спортивные мероприятия. Несмотря на ограниченность доступа к административному ресурсу, взаимодействие ногайцев оказалось возможным благодаря «инициативе снизу». И хотя для простого человека все эти конференции и съезды мало что значили, ногайская интеллигенция стала представлять интересы всего народа, а не его отдельных частей.
«Когда к нам в первый раз приехали ногайцы из других регионов, они зашли в дом культуры и были поражены, что в России еще где-то живут ногайцы, говорят на их языке. Они показали спектакль, исполнили танцы, рассказали пословицы и поговорки. Как сейчас помню, они начинают пословицу рассказывать, а наш зал продолжает – это было так приятно», – делится воспоминаниями Гульниса, учитель из Астраханской области. «Но всё это на общественных началах. То есть наши ребята складываются, кооперируются, собирают деньги. Часто нас отправляют на перекладных, нанимают какую-нибудь машину и мы выезжаем», – рассказывает Аминат Курмансеитова.
Впрочем, региональные границы стирались и для простых людей. Причин было несколько. Первая, как ни странно, сложное экономическое положение и последовавшая миграция на Север: появившиеся общины охватывали всех ногайцев независимо от региональной принадлежности. Точно так же Астрахань стала местом обучения для ногайской молодежи со всей страны. Вторая причина – Чеченская война, из-за которой 10 тысяч ногайцев покинуло родные аулы. «Многие «чеченцы» уехали в Астрахань, работу нашли, бизнесом занимаются. Ногайцы, живущие среди других национальностей, более живучие. Мы здесь мононация, инфантильные, спокойные, только молодежь в последнее время чем-то занимается. В Чечне ногайцев сама жизнь научила выживать. Целые рода переехали сюда, потому что там село разбомбили – была наводка, что в нем скрываются боевики», – говорит Нарбике из Дагестана. И третья причина – Интернет, который не просто усилил коммуникацию, но объединил ногайцев. Его роль особенно важна для этого народа, потому что в России нет телеканала на ногайском языке и общеногайской газеты (хотя две региональные все же есть). Доказательством силы Интернета стало возросшее число браков между ногайцами разных регионов страны, что раньше случалось крайне редко.
В течение долгого времени связь российских ногайцев с зарубежной диаспорой была полностью потеряна. Ногайцы, оказавшиеся в Турции, из-за близости языков и политики властей постепенно приняли турецкую идентичность, и теперь о них можно говорить скорее как о турках ногайского происхождения. Впрочем, от 100 до 300 тысяч человек в Турции и еще 100 тысяч в Европе по-прежнему считают себя ногайцами. Сейчас они приезжают в Россию на культурные мероприятия, появились «интернациональные» браки, даже проходил футбол между ногайцами разных стран. Как-то приехал ногаец из Австрии – он начал искать свой род и в итоге оказался в Астраханской области. Был и такой случай: «турецкая» семья нашла прямых родственников в Дагестане, несмотря на 150-летний разрыв в общении. «Наша цель – пробудить население в Крыму, юртовых ногайцев. И у нас задача вести в Турции просветительскую работу, чтобы они записывались ногайцами», – говорит Керим из Черкесска.
Однако межгосударственное взаимодействие осложнено тем, что отсутствует организация, которая объединяла бы ногайцев всего мира и представляла бы их на международной арене, как, например, Меджлис крымскотатарского народа или Международная черкесская ассоциация. Несмотря на международный уровень, ногайское движение зачастую держится на одном лишь человеческом энтузиазме, а потому страдает от нехватки денег. «Сейчас, если регистрировать общественную организацию, необходим конкретный почтовый адрес, помещение, договор об аренде, видеоматериалы нужно ежемесячно предоставлять. Но мы не имеем для этого возможности. Нам негде приткнуться, поэтому мы как бы в неофициальном положении», – рассказывает Магомед Найманов из Черкесска. «В Астрахани нет центра, где можно было бы взять национальный костюм. Поэтому, как в школе какой-нибудь конкурс межнациональный, все ходят, костюмы ищут, не знают, где и у кого найти», – говорит Линара. «Если какие-то праздники проходят, мы складываемся. Определенного взноса нет, всё по мере возможности – так мы и концерты проводим, и все мероприятия».
В последнее время большую инициативу стала проявлять молодежь. «Идет возрождение, люди интересуются книгами, музыкой, поэзией, раньше этого вообще не было. Месяц назад здесь впервые в истории проходил КВН, потом его в Карачаевске провели. Если бы не это, я был бы в депрессии», – сообщает Мурза из Терекли-Мектеба. Помимо культурных мероприятий, молодежные организации способствовали появлению мобильных приложений по изучению ногайского языка, перевели на ногайский некоторые мультфильмы, например, «Король лев». Дагестанская молодежная организация «Возрождение» развивает спорт среди ногайцев, пытается перевести домбру из традиционной культуры в современную, провела КВН, хочет запустить свою газету. Неизвестно, все ли у них получится, но сам факт того, что в ауле немало молодых людей не сидит на месте, вызывает удивление. Алкоголя и дискотек в этой среде нет; вместо него – спорт, суши-бар, sony playstation. «Я ногай, ты ногай – мы друг другу помогай». Кстати, дети лет 16, с которыми удалось поговорить в местном кафе, тоже сказали, что алкоголь – теперь не модно (правда, вместо него они пили энергетики). Конечно, такой образ жизни характерен не для всех ногайцев, но это все больше становится правилом, чем исключением.
Ногайское общество меняется, как и мир вокруг. Одни вызовы оно смогло преодолеть, другие – нет. Но ногайская культура и ногайский дух не остались атрибутом старого поколения, они в каком-то виде передались молодежи. Впрочем, было бы неверно думать, что ногайское движение существует в каком-то едином порыве. Наоборот, его раздирают противоречия, обусловленные разным видением того, какой должна быть жизнь ногайцев. Причем это зависит не только от системы ценностей, но и от региона проживания. Например, отношение к религии: одни видят ногайское общество светским, другие – религиозным, причем вариантов последнего тоже несколько. Эти различия проще понять, если спросить мужчину о том, может ли женщина заниматься творческой деятельностью. Одни скажут, что безусловно да; другие – что это не должно мешать воспитанию детей; третьи – что это категорически запрещено. Найти какой-то компромисс в этих ответах не получается – точно так же, как и объединить людей разных взглядов. Другое фундаментальное различие – взаимодействие с другими культурами. Одни ногайцы не против казахского влияния, другие исключительно за все ногайское без каких-либо примесей, третьи вообще не видят смысла в ногайском языке, четвертые изо всех сил стараются походить на дагестанцев. Поэтому современная Ногайская Орда вроде бы существует, но в то же время состоит из множества маленьких ногайских орд, которые снова не могут прийти к согласию.
Географически ногайцы сосредоточены в трех анклавах: в дельте Волги (Астраханская область), верховьях Кубани (Карачаево-Черкесия) и ногайской степи (Дагестан, Чечня и Ставрополье). Обособленное существование астраханских и кубанских ногайцев объясняется историческими причинами, но раздел единой степи на три региона – явление рукотворное. Принимая во внимание печальный опыт царизма по подавлению национальных элементов, Советская власть стала предоставлять народам автономии. Однако проведенный в 1922 году первый съезд ногайского народа прошел неплодотворно, и ногайцы ничего не добились – поэтому при дальнейших многократных изменениях границ мнение ногайцев не учитывалось. Тем не менее, в 1938 году появился Кизлярский округ – и вся ногайская степь наконец-то оказалась в составе одной административной единицы. В 1944 после депортации чеченцев и ингушей территория Кизлярского округа вошла в состав Грозненской области. В 1957 году депортированные народы были реабилитированы, их автономии восстановлены, и в качестве компенсации Чечне была передана часть ногайской степи; другая часть отошла Дагестану, давно претендовавшему на равнинные территории из-за малоземелья; третья вошла в состав Ставропольского края. Так единый массив ногайцев оказался разделен на три части. «Притеснение возникает само по себе, потому что народ не представлен. Если народ разбросан, он уже не представляет интереса – вот что было сделано при Советах. Благодаря идее дружбы народов кому-то сделали хорошо, но нас разделили на три куска, хотя между ними ни одного иноязычного села нет. Это один народ, как его можно было резать?» – возмущается Иса Капаев. В момент распада СССР и формирования новой России был шанс на воссоединение разделенной степи. Ногайцы и терские казаки предложили проект ногайско-казацкой автономии Ельцину, но он ответил, что этот вопрос касается республик, которые, естественно, выступили против. Потом были обращения в конституционный суд о признании незаконности Указа о разделе степи, попытка создания национального совета, несколько ногайских съездов – всё безуспешно. Самый крупный съезд состоялся в 2011 году, но его лидеров начали преследовать, в одного даже из ружья стреляли – ногайскую автономию душили на корню. «Движение в сторону объединения существовало, когда были перспективы. Сейчас их нет», – считает Ахмет Ярлыкапов. «Теперь я сомневаюсь, что мы сможем объединиться», – сетует Нарбике Муталлапова. «Сейчас ничего не делается для этого, все общественные организации – мертворожденные», – замечает Мурат Авезов. «Культурно мы объединены, но объединяться политически – время еще не насупило», – оставляет надежду Эльмира Кожаева.
Впрочем, объединение бывает и экстерриториальным, когда разбросанным и малочисленным народам предоставляют Федеральную национально-культурную автономию (ФНКА). ФНКА имеют многие национальные меньшинства России: грузины, азербайджанцы, курды, белорусы – ее может зарегистрировать вообще кто угодно. В отношении ногайцев она не очень уместна, потому что они коренной народ, но это лучше, чем ничего. В законе четко написано, что «право на национально-культурную автономию не является правом на национально-территориальное самоопределение» – значит, она про культуру и науку. Ну, хотя бы так. Читаем дальше: на принципах «самоорганизации и самоуправления» и «сочетания общественной инициативы с государственной поддержкой». Учитывая социально-экономическое положение ногайцев, сами они много денег на культурные мероприятия не соберут. А принимая во внимание текущий кризис в стране, от государства можно ожидать лишь крохи. В результате, ФНКА ногайцев провела несколько конференций, выпустила несколько книг – это, конечно, неплохо. Но приблизила ли это ногайцев к решению проблем? Безусловно, нет. Поэтому ни один ногаец не сказал ничего хорошего о ФНКА: «она показушная», «не имеет авторитета», «не может вырабатывать закон», «чтобы возглавить культуру, нужен культурный человек» и т.д. Создать собственную республику ногайцы не могут – это не предусмотрено Конституцией РФ. Выйти из состава одного субъекта и присоединиться к другому (то есть объединение внутри Ставропольского края или Дагестана) – теоретически возможно, но для этого требуется согласие субъектов, а они не заинтересованы в потере территории. В любом случае, если у этого народа и получится объединиться, то только либо в составе Ставрополья, либо в составе Дагестана. «Где было бы лучше?» – спрашивал я у ногайцев.
«В Ставропольском крае гораздо лучше. Там и школы, и сады, и медицина на более высоком уровне. Там профессионалы своего дела: лечение назначат правильное, рентген, УЗИ. А здесь: то врач уехала, то рентген сломался, то «чего пришли, у меня выходной!». Насчет того, что в Ставрополье руководителями ногайских сел назначают русских, я так скажу: в некоторых случаях лучше бы русского поставили. Потому что в Дагестане человеку порой дышать не дают – то одна национальность обиделась, то другая. Здесь факт деления всегда будет, а лучше, чтоб его не было. В Ставрополье никто не запрещает молиться, хочешь сходить на пятничный намаз – пожалуйста. Я с голоду не умираю, но и не шикую: раз в году съездить куда-нибудь с детьми – уже накладно. Уровень жизни в Ставропольском крае выше, чем у нас, хотя дворцов там меньше. Если летом я с детьми хочу съездить куда-нибудь погулять, то почему-то я выбираю Пятигорск, Кисловодск, Ессентуки, но не Махачкалу», – рассказывает Расул.
«Говорят, у ногайцев есть ФНКА, свой театр, ансамбль, но никакими песнями и плясками не решится национальный вопрос. Если бы Дагестан был нормальной республикой, я бы хотел здесь жить, но мои дети в Москве живут, им не дадут здесь подниматься. Хоть нас и резали русские, но мы пойдем к русским, к ним нет недоверия», – говорит Мурат Авезов. «Нам с русскими легче, и России это тоже выгодно. Восток Ставропольского края уже заполняется кавказцами, они не стесняются работать на земле, а русские хотят в Москву и уезжают. Но ногайцы – не кавказцы. Мы можем стать буферной зоной. Просто дайте нам автономию, мы сами будем с горцами конкурировать», – считает Керим. У Нарбике другое мнение: «К Дагестану должны относиться ногайцы, так как это многонациональная республика, и здесь мы хорошо выживаем. Мы много имеем под эгидой того, что малочисленный народ: государственные ансамбль, оркестр, театр – раньше мы об этом и не мечтали. Сколько людей получает пусть невысокую, но стабильную зарплату. Дагестан много дал нам, мы наравне с другими народами. В Ставропольском крае отношение к ногайцам другое: там ничего нет, там шовинизм от русских идет. Нет развития, нет культуры, у них язык вообще не преподается. Они апеллируют тем, что родители не хотят, чтобы дети ногайский язык изучали, но родители и здесь не хотят. А через ногайский язык можно выйти на весь тюркский мир». Многие отмечали, что в Дагестане ногайцы – словно в резервации, в которой предоставляется автономия и легче сохранить язык. Дагестан способствовал культурному подъему ногайцев в постсоветский период, финансирует газету на ногайском языке, ногайский ансамбль и театр. Имели бы всё это ногайцы, если степь входила бы в Ставрополье? В любом случае, вопрос не в хорошем или плохом отношении к Дагестану за прошлое и настоящее. Вопрос в том, как ногайцы видят свое будущее. В обоих регионах они выделяются из общей массы: для русских они мусульмане, для горцев – монголоиды. Поэтому везде к ногайцам настороженное отношение; поэтому везде они чужие. Я не знаю, понимают ли они, что, как и все прочие малые народы, не нужны России. Но ногайцы рассчитывают на Россию. В июне 2017 в Терекли-Мектебе года состоялся объединенный съезд ногайского народа, посвященный попытке властей Дагестана придать временным поселениям отгонного животноводства статус населенных пунктов. В итоге в семитысячный Терекли-Мектеб приехало шесть тысяч ногайцев со всей страны – это был самый массовый митинг в современной ногайской истории. К сожалению, ногайцы были одиноки: никто из федеральных газет, общественных деятелей и больших чиновников не удосужился приехать в степь. Во время митинга ногайцы дружно кричали «Путин», а в конце написали обращение президенту с просьбой помочь. Совпадение или нет, но через несколько месяцев глава республики был отправлен в отставку, а новый глава в числе первых дел обратил внимание на ногайцев. Конечно, это не гарантирует решение земельных проблем и тем более ногайского вопроса – за это ногайцам предстоит еще долго и упорно бороться. Но это не главное. Главное, что съезд состоялся. Он показал сплочение народа: судьба дагестанских ногайцев интересовала не только их самих, но и ногайцев других регионов страны. Тем не менее, разового митинга для решения проблемы недостаточно – нужна ежедневная работа людей и организаций. Это и есть истинный индикатор силы ногайского мира. «У нас общество разъединенное, мы «ногайцы» только на словах. На деле мы песок, пепел, мертвый народ. Ногайцев нет как субъекта отношений: мы ни в ООН не выступим, нигде не выступим. У ногайцев не падает население, но все равно мы мертвые. Живые – это те, у кого законы какие-то действуют. Конечно, можно все исправить: нужны финансы и должен быть такой человек, который приходит раз в жизни», – считает Керим.
Ногайцы оказались предоставлены самим себе, один на один против многочисленных вызовов современности. Их мир исчезает на их глазах, и остановить это ногайцы пока не могут. Постоянные неудачи и сложное экономическое положение привели к тому, что ногайцы перестали верить в светлое будущее, хотя и не прекратили реагировать на удары. Для сохранения ногайского мира необходимы два условия. Во-первых, получение автономии – фундамента для консолидации общества и решения экономических проблем. Во-вторых, сохранение человеческой инициативы: сейчас она направлена на выживание, но ее легко направить на созидание. Главное, не растратить инициативу до тех пор, пока Россия не прозреет.
https://les.media/articles/553491-istoriya-7-edinstvo-nogaytsev